Праздник цвета берлинской лазури

— Может, я ошибаюсь и правы ваши врачи, но вряд ли. Это определенно какой-то из цианидов. Вскрытие будет?

Умберта зарыдала и снова кивнула. Она злилась, но не могла помешать вновь и вновь мучить тело Замира.

— Сообщите мне о результатах вскрытия. Это поможет мне в работе.

Какая разница, из-за чего он умер?! Его больше нет, вот что важно! С этими мыслями Умберта вернулась в морг, а Сара со своими фотографиями отбыла восвояси.

Шепот Беатриче вернул ее к реальности. Сестра бормотала молитву с четками в руках. Она исхудала, одета была в черное, на ногах грубые сандалии. В таком виде Беатриче действительно походила на монахиню. Умберта вдруг разозлилась и прикрикнула на нее:

— Что ты тут делаешь?

— Молюсь за Замира.

— Не надо, перестань сейчас же.

— Я молюсь за упокой его души.

Не помня себя, Умберта сорвалась на истерический вопль:

— Я сказала, брось немедленно! Хватит уже притворяться! Довольно!

Беатриче подняла на сестру бледное, неузнаваемое лицо, залитое слезами, смиренно посмотрела ей в глаза. Умберта смутилась, обняла ее, и еще долго они так стояли молча, неподвижно.

31

— Добрый вечер, дамы и господа!

Дама-пуфик, вцепившись в микрофон, заполнила своим хриплым голосом всю виллу.

— «И здесь мы вышли вновь узреть светила» [3]. Так открыл бы этот чудесный вечер великий Данте, — весело вторил ей пуфик-мужчина.

— Ночь нам нравится, потому что, подобно воспоминаниям, она стирает праздные мелочи. Это слова великого Борхеса.

Пуфики, ведущие «Праздника в честь дня рождения дофина», обозначенного в сетке вещания Первого канала четвертого сентября в 20.45, пробовали различные варианты начала шоу. Их слова, усиленные электрическим током, проносились между статуями над фонтанами, среди деревьев, добирались до золотых рыбок под водой, карабкались по стенам виллы, отскакивали от больших глиняных ваз, просачивались под землю, к червям и кротам, и терялись в темном лесу вокруг имения. Кабаны попрятались, цикады притихли, сорока-воровка улетела за далекие холмы и схоронилась на ореховом кусте рядом с церковной колокольней. Пуфиков постоянно прерывал Марко Болди. Громогласным голосом он давал советы, сыпал идеями, предлагал бесконечные перестановки.

Альфонсо нашел спасение в оранжерее, куда звуки доходили несколько приглушенными. Манлио сбежал в город по неотложным делам. Тициана в оцепенении прислушивалась к биению сердца сына, оглашавшему ее спальню. Беатриче закрылась у себя в келье и молилась. Умберта укрылась в чаще леса, на заброшенной стекольной фабрике, где металлическое эхо громкоговорителей отдавалось не так гулко. В детстве она называла это место «домиком в Канаде». Втроем, с братом и сестрой, они любили играть в темном, полуразрушенном, поросшем мхом здании, напоминавшем шоколадный замок из старой сказки. Сюда она как-то раз приходила и с Замиром.

Умберта сняла кеды и, как в детстве, погрузила ступни в мягкий мох, ощущая холодную пьянящую дрожь. Это удовольствие она больше не могла разделить с Замиром. Сначала накатила тоска, а затем беспощадным потоком нахлынули слезы. Сдерживаться не было сил, Умберта разрыдалась, лицо ее превратилось в страшную воющую маску.

Она не стала вытирать глаза и позволила потекам туши раскрасить ей щеки черными шрамами судьбы.

Этим вечером девушка не нашла в себе сил полюбоваться закатом, и он потух без самой своей преданной зрительницы.

В полумраке красный «порше» Руджери пересек кипарисовую аллею и исчез. По его следам уже шла полиция. О как хотел бы архитектор отыграть все назад, выбраться из ловушки ненависти и ревности, вернуть Замира к жизни. Он чувствовал себя глубоко униженным собственной глупостью.

По дороге ему встретился Альфонсо, который с мотыгой за плечами ехал на велосипеде. Завтра, на заре, ему предстояло скосить все сено и подрезать два платана. Он был доволен, что все пошло своим чередом, и с нетерпением ждал пятое сентября, когда все чужаки уберутся с виллы.

32

Состроив кислые, как у семинаристов, мины, пуфики предстали пред Тицианой и Манлио Каробби. На разведку их отправил Марко Болди: до эфира оставалось слишком мало времени, и нужно было решать вопрос с ребенком.

Дама-пуфик была посмелей и понахальней, поэтому первой взяла слово. На ней было платьице а-ля «Унесенные ветром» цвета гнилого яблока в желтый цветочек. Над напомаженными волосами вилась муха, дама попыталась смахнуть ее бледной, полупрозрачной ручкой, но та уселась на заколку. Хлопнув шоколадными глазами, дама-пуфик начала так:

— Уважаемые синьоры Каробби, совсем скоро произойдет долгожданное событие. Декорации восхитительны, световое шоу и режиссура на высочайшем уровне. Подобное представление может ожидать невероятный успех. Однако на главный в данном случае вопрос до сих пор нет ответа. Тот факт, что ребенок до сих пор не родился, ставит наш эфир под удар. Шоу не может состояться без главного героя. Зрители никогда нам такого не простят.

Тициана чувствовала себя виноватой и, сложив руки на необъятном животе, заговорила:

— Я стараюсь изо всех сил, делаю все возможное. Поверьте, я еще могу успеть.

Присвистывая, как змея из мультика, пуфик сказал с мерзкой улыбочкой, обнажающей десны:

— Все мы болеем за вас, но вряд ли ваш сын родится в ближайшие часы.

Маслянистая вкрадчивость этих типов раздражала Каробби, кроме того, ему было неприятно обсуждать подобные вопросы в такой тяжелый час для Умберты.

— Ближе к сути, пожалуйста. У меня масса дел, — отрезал он.

Как капризная девчонка, тетка-пуфик надула губы. Капелька пота над верхней губой свидетельствовала о том, что разговор дается ей не так просто.

— Чтобы удался вечер, в который вы, синьор Каробби, вложили такие средства, нам необходимо присутствие синьоры Тицианы с ребенком. Можно было бы… — тут она помедлила и пошевелила маленькой, как у ящерицы, головкой, — положить на руки синьоре Тициане, одетой в пышное платье, скрывающее живот, младенца-дублера, как это делают в кино или в театре. Никто и не заметит подмены.

Каробби не верил своим ушам, а Тициана от отчаяния была готова на что угодно, даже на фигуранта, лишь бы спасти шоу. Пуфик заботливо и осторожно поддержал предложение своей спутницы с позиции интеллектуала:

— Serva me, servabo te, то есть «Спаси меня, и я спасу тебя». Другого выхода я не вижу. Мы уже нашли женщину, которая родила вчера. Можно использовать ее ребенка.

Голос Каробби взвился на те высоты, которых раньше достигал только крик его отца. Муха в страхе бросилась прочь с заколки тетки-пуфика и унеслась на открытый воздух.

— Если вы мне такое предлагаете и думаете, что я могу согласиться, вы, очевидно, плохо понимаете, с кем имеете дело. Вариантов только два: или дурак здесь я, или же дураки здесь вы оба. Я лично склоняюсь ко второму предположению, а посему — вон отсюда!

Гримаса, в которой искривились черты Каробби, никогда раньше не появлялась на его лице. Брызжа слюной, он еще раз громыхнул:

— ВОН!

Пуфики выкатились из комнаты, что-то мямля. Тетка-пуфик споткнулась и чуть не упала, на зловредном личике ее спутника отчетливо читалось: «Вы за это заплатите».

Происходящее вокруг строительной площадки скорее напоминало подготовку к похоронам, нежели к праздничному шоу. После бегства Руджери голубк инехотя наносили последние штрихи на его шедевр. Римские телевизионщики, которые и не такое видывали, то загорали, то дремали в тени баобаба. Только декорации были неподвластны любым враждебным токам, и подобно большим ярким игрушкам, они горделиво возносились к небу.

Марко Болди чувствовал себя не в своей тарелке. То, что надвигалось на виллу Каробби, ему совершенно не нравилось. Умер человек, и ничего хорошего это не предвещало, траур и праздничное мероприятие — вещи несовместимые. Первые шаги этого представления освещала дурная луна. Артисты тем временем продолжали репетиции, танцоры, певцы, музыканты готовились к шоу, шестеренки которого крутились в полную силу. Передача должна была появиться в эфире во что бы то ни стало.