Бал шутов. Роман

— Потрясающе, — сказал Гуревич, — это такая удача!

— Мы можем приступать. Я готов. Хоть завтра… Вы согласны?

— Зачем откладывать на завтра? Мы начнем сегодня. Прямо сейчас. У вас пьеса с собой?

— Я с ней не расстаюсь. Вот она… — Леви достал рукопись откуда‑то из области сердца. — Вы уже нашли труппу?

— Это не проблема. Можем в «Одеоне», можем в «Пале Ройаль»… Где захотим…

Леви подозрительно посмотрел на Гуревича.

— А как с композитором? Это не так просто — стилизировать под мавританские мелодии и еврейские напевы средневековья…

— Раз плюнуть… Есть Моррис Жерар, пригласим Косму… Это не вопрос…

Леви сел на кушетку и похолодел.

— У вас нет денег! — констатировал он.

— У вас тоже, — констатировал Гарик.

— Почему, — удивился Леви. — У меня есть.

Он достал из штанов два раиных чека.

— А — а? Что вы на это скажете?..

— Бешеные деньги, — сказал Гарик. — Откуда они у вас? Нам хватит на целую гурию. Правда, одну на двоих…

Опустился вечер. Комик Леви и гений Гуревич молча сидели на диване, без света, без денег, в лунном луче.

— Что же мы будем делать, Гарик? — произнес Леви.

— Не знаю, — ответил Гуревич. — Если хотите, я могу вам дать пару уроков русского… Как вы, наверно, знаете, в русском языке шесть падежей.

Гуревич не спеша перечислил падежи. Леви печально смотрел на него.

— Теперь повторите, — попросил Гарик.

— Что мне повторять, — сказал Леви, — когда вы меня неправильно учите. После винительного идет дательный, а не предложный.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Наверно, вы правы… Я никогда его не преподавал. Просто всегда любил…

Гуревич поднялся, достал какого‑то сыра, бутылку красного вина, длинный белый батон — и они выпили…

— Знаете, — сказал Гарик, — это здорово, что вы притащились. Что бы я делал без вас… Расскажите мне что‑нибудь… Говорят, вы великий рассказчик…

Леви опустил голову на руки.

— Я вам никогда не рассказывал историю про капитана?

Глаза Гуревича заблестели.

— Про капитана?.. Нет… Никогда…

— А, это удивительная история… Слушайте… Однажды из поезда Ленинград — Киев, причем скорого, я выбросил капитана Красной Армии.

— Не может быть!

— Клянусь!.. И представьте себе — одним махом.

— Вы, наверно, были полковником?

— Куда там… Простым лейтенантом.

— И лейтенант поднял руку на капитана?

— Да, а чего вы удивляетесь? Я бы его выбросил, даже если бы он был маршалом. Да вы слушайте… Поезд шел по Украине, мы стояли в тамбуре и курили… Тогда я выкуривал по две пачки в день, Гуревич, как вы сейчас… Капитан повествовал о своих любовных победах. Их у него было множество. Женщины его любили повсюду — на лафете орудия, на крыше бронепоезда, в окопах, в тамбуре, на шпалах… Затем он вдруг перешел на евреев. Вы не знаете, почему у антисемитов всего две любимые темы — женщины и евреи? Что объединяет нас с бабами в их маразматических головках?… Сначала он мне сообщил, что все евреи — трусы. Я промолчал, хотя это было непросто. Тогда капитан поведал, что они распяли Христа.

— Это мне уже известно, — тихо произнес я.

— Вместо того, чтобы воевать, они отсиживались в Ташкенте, — сообщил он. — Вы знаете, Гуревич, я непохож на еврея, и поэтому я все это уже знал давно.

— И это я слышал, — сообщил я капитану.

Он был недоволен.

— Я стрелял им в спину, когда мы шли в атаку, — вдруг произнес он, — это ты тоже слышал?

— Врешь! — сказал я.

— Стелял! — завопил он. — Сукой буду!

— Как ты мог в них стрелять, — тихо спросил я, — когда они были в Ташкенте?

Леви замолчал и в свете лунного луча Гуревич увидел, как побледнело его лицо.

— Ну, и что же он ответил? — спросил Гарик.

— Ничего… Он не успел ответить… Я его уже выбросил. Хотя, — Леви задумался, — может, и не надо было этого делать…

— То есть — вы убили человека? — уточнил Гуревич.

— Я? — удивился Леви. — Кто вам сказал? С чего вы взяли?

— Как с чего? Вы же его выбросили!

— Ну, конечно.

— Притом из скорого поезда?!

— Ну да. Из скорого… Но поезд стоял… Я вам разве этого не сказал? Хотя, — Леви задумался, — стоянка была всего пару минут… Может, надо было подождать?… А, как вы считаете?…

Гуревич молчал, Леви дожевывал остатки сыра…

— Послушайте, Леви, — начал Гарик, — почему вы мне никогда не говорили, за что вы выкинули капитана?

— Я не хотел вас огорчать, Гуревич. И потом — я давал волю вашей буйной фантазии… Я думал рассказать вам это когда‑нибудь, на свободе… Когда все уже будет позади… Кстати, у вас, случайно, не найдется еще кусочка сыра?..

Борщ был разгневан. Он почти кричал на Сокола.

— Что вы создали? — глаза Борща горели, как угли в камине Главного.

— Тайное общество, — отвечал Борис.

— И чем вы там занимаетесь, в вашем тайном обществе? — голос его наполнился сарказмом.

— М — мы, — начал Борис, — м — мы провели организационное собрание.

— У меня нет времени слушать, как вы врете, — прервал его Борщ, — я хочу вас только спросить: Вы хотите попасть в тюрьму как политический деятель, как властитель дум — или за блядство?! Вы знаете, что я могу вам дать расстрел?

Борис испугался.

— За что, товарищ Борщ?

— За разврат! За растление малолетних!

— Каких?!

— Ваших одалисок, ваших златоволосых русалок. Вы знаете, сколько им?

— За двадцать?..

— Это вам так хочется. Им нет и семнадцати. Все ваше тайное общество пущу в расход, к чертовой матери!

Сокол почти дрожал.

— Вы собираетесь заниматься передачей власти или нет?!

— К — конечно, — ответил Сокол, — что за вопрос, обязательно передадим.

— Что же вы медлите?

— Одалиски, товарищ майор.

— Забыть! Приступайте к делу, — он протянул Соколу пачку, — вот! Воззвания! Прокламации. Листовки. Распространяйте в центре города, на Невском, на Дворцовой площади, на Неве. Ясно?

— Так точно! — отчеканил Борис.

Листовки пришлось распространять самому Соколу.

Шустер наотрез отказался — утром он шел к врачу, а после обеда — спал.

— Мне семьдесят восемь лет, уважаемый, — напомнил он.

Эстонец был моложе, но сказал, что и не подумает раздавать их людям.

— Посмешище, — причитал он, — ни слова о «Каасиики Виикааки», это издевательство, позор. Пусть распространяют те негодяи, кому принцип «Виикааки» до лампочки.

Грузина просто не нашли. Он бежал с одной из одалисок куда‑то в Пицунду, к Черному морю, к пальмам и мандаринам, прихватив все золото, что было в кабинете, бросив жену и Грибоедова.

Ничего не оставалось, как встать самому.

Сокол взял чемодан, набил его листовками и потащился на Невский проспект.

Он дошел до канала Грибоедова, зашел в Казанский Собор и начал тяжело подниматься на самую верхатуру.

Добравшись до баллюстрады, выходившей на Невский, почти под самым куполом он раскрыл чемодан и начал швырять листки на прохожих.

— Вся власть элите! — орал он. — Долой правительство, не умеющее писать слово «интеллигент».

Прохожие хватали листовки и разбегались.

Он кидал еще и еще. Они кружились над Невским, над старым садиком, над памятниками великих полководцев и церковью «Спаса на крови».

Началась паника. Он вдруг увидел, как люди кинулись в разные стороны. Появилась машина с красным крестом, и оттуда выскочили двое дюжих санитаров и ринулись в Казанский Собор.

Сокол догадался, что за ним.

Он опорожнил чемодан, скинул его вниз и ринулся наверх, к куполу. Сапоги санитаров стучали уже по лестнице. Борис бежал, как угорелый. Ворвался на колокольню, со всего разбегу ударился о колокол, набат забил на весь город.

Санитары уже были там. Они бегали за ним вокруг колокола и все поочередно стукались об него головами.

Особенно страшный звук был от удара усатого санитара, казалось, что началась война, колокол звучал грозно и протяжно.

Сокол надеялся, что после таких ударов санитары, наконец, свалятся, и погоня прекратится, он думал, что головы их должны рано или поздно расколоться, но он ошибся — раскололся колокол, который не смогла расколоть даже прямо попавшая в него бомба.