Не встретиться, не разминуться

— Олег Константинович готовится к докладу на пленуме, — секретарша вытащила из машинки несколько бумажных закладок. — Я запишу вас на следующий вторник.

— Я приезжий, — сказал Петр Федорович. — И завтра улетаю. Доложите, пожалуйста, — и поразмыслив, добавил: — Я участник обороны Города. Был тут недавно на торжествах.

Она едва пожала плечами, поднялась из-за стола:

— Силаков Петр Федорович.

Секретарша ушла за высокую мягко и беззвучно открывшуюся дверь. Петру Федоровичу давно не случалось быть в таких присутственных местах, где тишина казалась частью строгого интерьера и как бы имела свой инвентарный номер, где на стенах ничего, кроме одного-двух портретов, меняющихся раз в двадцать-тридцать лет…

— Пройдите, — вернулась секретарша, оставив дверь в кабинет приглашающе приоткрытой…

Самым сложным оказалось, расслабившись, независимо одолеть всю ковровую длину от входа до письменного стола, за которым стоял ждавший Петра Федоровича человек. Идя, Петр Федорович успел заметить, что и здесь ничего лишнего: красиво собранные салатного цвета шторы, много стульев, книжный застекленный шкаф, где сияли чистыми корешками толстые разноцветные тома, своей нетронутостью похожие на витринные муляжи…

— Садитесь. Слушаю вас, товарищ Силаков, — секретарь горкома, стоя, указал на кресло у стола. Затем сел сам, облокотился, рукава пиджака пошли вниз, широко обнажив белейшие манжеты, туго схваченные металлическими запонками. Движения глаз его оставались медленными, изучающими.

— Я постараюсь быть краток, — сказал Петр Федорович. Без лишних эмоций, последовательно, пытаясь убедить логикой, он за пять минут изложил заботу, которая его привела в этот кабинет.

— Вы кто по профессии… — секретарь быстро глянул в бумажку на столе, — Петр Федорович?

— Адвокат.

— Чувствуется, — улыбнулся секретарь. — Коротко и неотразимо. — Он минуту помолчал. — Чем же мы можем помочь вашему Хоруженко?

— Он больше ваш, чем мой.

— Пожалуй… Но, как я понял, — никаких документов?

— Похоже… — не очень уверенно ответил Петр Федорович.

— Давайте сделаем так: пусть он возьмет все, что есть и зайдет ко мне. Либо вы вместе. И будем думать… Что-то, конечно, надо делать… Но что? Это ведь собес, финансы. Там нормативные указания очень жесткие.

— Я завтра после полудня улетаю.

— Приходите с утра с ним. Я предупрежу… Что же касается памятника… Не вырубать же нам сейчас эту цитату из сводки Совинформбюро, что Город был сдан.

— Это вам решать… А что с останками, найденными в песчаном отвале?

— Пока захоронили в общей могиле на городском кладбище… Будем пытаться искать, кто и что… Ну, и в отношении этого 1-го СБОНа будем что-то думать. Пятьсот человек… установить имена людей надо.

И хотя секретарь произнес последнюю фразу по-деловому, Петр Федорович понял безнадежность этого обещания.

— Вот, собственно, и все, — поднялся Петр Федорович.

— Значит, до завтра. Жду вас с Хоруженко к девяти.

Петр Федорович вышел и, спускаясь по лестнице мимо постового милиционера, подумал: «А ведь Хоруженко, наверное, пытался попасть сюда…»

Еще накануне у администратора гостиницы Петр Федорович выяснил, что до Крутоярова надо ехать сперва троллейбусом до «Сельмаша», оттуда автобусом до совхоза «Пролетарий», а дальше еще одним автобусом. Он прикинул, что в оба конца не менее четырех часов. Брать такси накладно — туда и обратно около двадцати рублей. Все же решился взять такси хотя бы в одну сторону.

Дорога была хорошая, односторонняя, ухоженный асфальт, и шофер выжимал за девяносто. Петр Федорович иногда поглядывал в боковое окно. Убегали назад городские новостройки, потом пошли аккуратные дачные домики с мансардами, при них сады и огородики.

Монотонное движение убаюкивало, и возникали разные мысли, вопросы: «Зачем я здесь?.. Выхлопотать Хоруженко инвалидность?.. Похоже, ни документов, ни справок у него… К тому же был потом то ли в плену, то ли в оккупации… А это все еще, как проказа… Ох-хо!.. Прошиби-ка!..»

Когда подъехали к совхозу «Пролетарий», Петр Федорович глянул на спидометр и спросил шофера:

— Сколько до Крутоярова?

— Восемнадцать.

«Как могла рота держать оборону полосой в восемнадцать километров? Хороша оборона, — подумал Петр Федорович. — Наврал Уфимцев, наврал!.. Не был он тут. Прав Лущак!..»

Въехали в Крутоярово. Рассчитываясь, он опять посмотрел на спидометр. Точно, восемнадцать.

— Да вы не сомневайтесь, на счетчике все точно, — не понял водитель подсчетов Петра Федоровича.

Адрес Хоруженко у него имелся, у Лущака взял. И двинулся Петр Федорович к темному двухэтажному деревянному дому, отштукатуренному и покрашенному в лилово-серый цвет, полусмытый дождями. Грустно смотрели маленькие окна с трухлявыми наличниками. Во дворе рыжий мальчик лет пяти в штанишках на перекрещенных помочах, зажав двумя руками молоток, пытался вбить гвоздь в толстую кругляшку. Узнав у него нужную квартиру, Петр Федорович поднялся по взвизгивавшей деревянной лестнице, постучал в дверь с грубо синей краской намалеванной цифрой «3». Отворила старая женщина, невысокая, круглолицая, в длинной черной юбке, обвязанной грязным вафельным полотенцем.

— Вам кого? — она ладонью убрала со щеки свалившуюся седую прядь.

— Здесь живут Хоруженко? — спросил Петр Федорович.

— Входите…

Это была и кухня и комната одновременно: шкаф, пролежанный диван, топилась плита с чугунными, плохо подогнанными комфорками, в щелях меж ними светилось пламя. Пахло чесноком и распаренным укропом. На столе, крытом клеенкой со стертыми узорами, стояли трехлитровые банки с огурцами. Высокий сильный мужчина лет сорока в измятой майке, в заношенных солдатских бриджах, заправленных в толстые носки, заливал из эмалированной кастрюли в банки кипяток, пар окутывал лицо.

— Мне нужен Иван Мефодиевич, — сказал Петр Федорович.

Старуха повернулась к мужчине. Тот не поднял головы, сосредоточенно сцеживал рассол через марлю, и лишь заполнив банку и накрыв крышкой, тернул ладони о штаны и шагнул к Петру Федоровичу, спросил угрюмо:

— По какому делу?

— Хотел кое-что уточнить… Помочь… — сесть Петру Федоровичу не предложили, и он продолжал стоять у двери.

— Из собеса, что ли? Или из горсовета? — ухмыльнулся мужчина. — Дак поздновато проснулись. Помер отец. Неделю, как схоронили. Долго, однако, он вас ждал. Все вы… — он полез в карман, вытащил двумя широкими пальцами сигарету без фильтра, спиной к Петру Федоровичу присел на корточки у плиты, откинул дверцу, щепочкой подгреб на край уголек и, почти сунув лицо в красный жар, стал прикуривать. Делал все долго, медленно, а поднявшись, пыхнул дымом и сказал: — Сорок лет он вас ждал. А вы завсегда с красивыми словами только к могилам и поспеваете… Так что, дорогой товарищ, не знаю, кто вы и откуда, да и знать не хочу, несите свои красивые слова обратно. В свои письменные столы. Может, кому еще сгодятся, а нам ни к чему… Давай, мать, заниматься делом, — обратился он к женщине, за все время не раскрывшей рта.

— Я не из горсовета и не из собеса… Считайте, частное лицо, — обескураженно сказал Петр Федорович. Он понимал, что соболезновать сейчас глупо. Но что-то надо было сказать, предложить. — Воевал я там, где и ваш отец… Может, хоть чем-то смогу помочь… вам, — он посмотрел на женщину, угадав, что это и есть вдова Хоруженко, не очень соображая, чем именно сможет помочь.

— А что, Сёма, ежели какую льготу определят мне? — робко обратилась она к сыну.

— Не нужно нам подачек, мать. Не суйся в это дело, — грубо оборвал Семен. — Не помрешь с голоду, прокормим.

— Что ж, извините, — Петр Федорович открыл дверь. — До свидания.

— Провожу вас, — вышла следом женщина. — Тут осторожно, одна ступенька выбилась.

Они спустились во двор.

— Он гордый, — сказала она о сыне. — Вы его не слушайте… Может, какую пенсию мне за Ивана и выторгуете… И жилье у меня… сами видели…