Путь наверх

Мне надо побеседовать с ним. Еще увидимся.- И Хойлейк направился к директору библиотеки. Я заметил, что он унес с собой свою рюмку, едва пригубив ее. Оклад Хойлейка был вдвое больше оклада директора библиотеки, и он не хотел, чтобы тот платил за его виски.

– Хитрая бестия,- сказал Реджи.- От него ничего не укроется. Каждый наш шаг ему известен.

– Он может быть хитер сколько влезет, пока мы с ним ладим,- сказал я.- Послушайте, Реджи, вы это серьезно насчет Сьюзен? Неужто правда она все это говорила?

– С какой стати было мне так шутить? – Он, казалось, даже слегка возмутился.- Это истинная правда. Я заговорил с ней о «Ферме», а потом упомянул о вас – в числе остальных участников спектакля. Сказал, что я не в таком уж восторге от вашего исполнения, и она сразу ринулась защищать вас. И с этой минуты только и было разговору, что о Джо Лэмптоне. Она вся так и светится, когда говорит о вас.

Тут не может быть никаких сомнений – глаза у нее делаются пьяными от радости. У вас сейчас они тоже такие, кстати сказать.

– Выпьем еще,- сказал я поспешно.

– Теперь моя очередь платить. Не пытайтесь обойти меня.

– Я выпиваю две кружки на вашу одну, так что такой порядок только справедлив.

– Ну, уж это пустяки,- яеуверенно возразил он, но мне было ясно, что он доволен.

Он поглядел по сторонам.- Мелкое провинциальное чиновничество. Великий боже, что за компания! Знаете, Джо, я отдал бы годовое жалованье, лишь бы выбраться из этого города.

– Я не согласен с вами. Я стою за маленькие города. Если только они того сорта, что мне по душе.

– Хорошо вам так рассуждать, старина. Вы – подающий надежды молодой талант. Вы выделяетесь на общем фоне. В таком месте, как Уорли, вы можете пойти далеко. И притом для вас все это в новинку. Попробовали бы вы прожить здесь всю жизнь – сразу заговорили бы по-другому.

– Я ненавижу город, в котором родился,- сказал я.- Но это совсем другое дело.

Понимаете, Дафтон ужасен. Это вонючая дыра. В буквальном смысле слова вонючая.

Он смердит, это труп. А в Уорли жизнь бьет ключом. Я это сразу почувствовал, как только ступил сюда. И она так захватывает тебя, что через пять минут ты уже забываешь обо всем. У этого города есть даже своя история, и каждый день ты открываешь здесь что-то новое…- Я осекся. Я говорил слишком горячо, слишком раскрывал душу.

Реджи улыбнулся.

– Можно подумать, что вы говорите о женщине, а не о самом заурядном городе с двумя-тремя фабриками. Вы чудак, Джо.

Тут к нашему столику подошел Тедди Сомс.

– Мы все здесь чудаки,- сказал он и громко рыгнул.- Прошу прощения, я, кажется, слегка на взводе. А ведь не с чего бы. Когда я был в летных частях, от такой малости я бы ничего и не почувствовал вовсе.- Он тяжело плюхнулся на стул.- Голосую за новую войну.

– Типун тебе на язык,- сказал Реджи.- Никогда не было мне так скверно, как во время войны.

– Надоедает, это верно,-сказал Тедди.- Но зато куча денег и никаких забот. Пива хоть отбавляй, табаку хоть отбавляй, женщин хоть отбавляй. Споем нашу старую, летную, а, Джо? – И он затянул негромко: «Коты на крышах и на карнизах…»

– Не стоит,- сказал я.- Рановато еще для нецензурных песен.

– Совсем забыл, что я теперь респектабельный,- сказал Тедди.- Когда-то я пел эту песенку во всех фешенебельных отелях Линкольншира. И все ребята, во главе с капитаном, подтягивали. Счастливые денечки!

– Для тебя, может быть,- сказал Реджи.- А для меня это был ад. Сначала – ученье.

Потел под палящим солнцем в колючем шерстяном белье. Затем чистил картошку.

Затем стал самым нерадивым писарем во всей английской армии. Вот тут какое-то время я, правду сказать, был безмятежно счастлив. По крайней мере мне не приходилось иметь дело с заряженными винтовками и прочими не менее опасными предметами. Затем какой-то бесчеловечный чиновник из военного министерства принялся урезывать личный состав штабов, и я из самого нерадивого писаря превратился в самого напуганного рядового. День, когда я снова надел штатский костюм, был счастливейшим в моей жизни. И что же – возвращаюсь домой и узнаю, что подлая Библиотечная ассоциация сделала вступительные испытания в десять раз более сложными, чем прежде, так что женщины и разные типы, которые отсиживались в тылу, получили теперь перед нами преимущество…

– О служебных делах не говорить,- сказал Тедди.- А Библиотечная ассоциация – это служба. Тут нет никаких сомнений.- Он поглядел на меня, протянул руку и пощупал материю моего костюма.- Шерсть первый сорт,- сказал он.- А взгляните на эту рубашку, на этот галстук! Боже милостивый, неужто все по талонам, мистер Лэмптон?

– У него большие связи,- сказал Реджи и поднял, словно салютуя, сжатую в кулак руку.- Голосуйте за лейбористов!

– Бросьте дурить,- сказал я.- Вы же знаете, что Хойлейк терпеть не может политики.

– Это не политика,- возразил Тедди.- Просто поговорка. Реджи, бывало, писал ее мелом на танке, прежде чем ринуться в битву.

– Ни разу в жизни не влезал внутрь танка,- сказал Реджи.- Видел только однажды, как немец открыл люк башни Шермана и бросил внутрь ручную гранату. Чувство безопасности, которое танки внушают на первый взгляд, совершенно иллюзорно.

Честно говоря, я сторонник старой доброй войны на измор, когда ты сидишь в уютном бетонированнрм блиндаже, а артиллерия делает за тебя все дело. Но я так и не сумел убедить в этом генеральный штаб. Мнс все время приходилось наступать – по всей Африке, по всей Италии.

– А ведь я узнал тебя, когда смотрел «Победу в пустыне»,- сказал Тедди.- Смельчак с окровавленной повязкой на лбу, бросающий, размахивая саблей, солдат в атаку.

– Было бы неплохо, если бы это был я,- сказал Реджи.- Но я был одним из тех бедняг, которых бросали.

До меня донесся смех директора библиотеки – визгливый, немного бабий.

– Это он так смеется, когда рассказывают соленые анекдоты,- заметил Реджи.- У него на каждый случай жизни свой смех. Почтительный смех, утонченный смех, саркастический смех – когда я скажу что-нибудь, что ему не по нутру… Если бы он был моим сержантом, я бы уж нашел случай подстрелить его. Нет, верно, надо было остаться в армии.

– Все вы, интеллигенты, на один лад,- сказал Тедди. – Никогда не бываете довольны.

Директор библиотеки подошел к нам. Это был маленький человечек с крошечными, так глубоко запавшими глазками, точно они у него провалились внутрь черепа. Ему шел четвертый десяток, но представить себе, что он был когда-то молод, казалось невозможным.

– Развлекаетесь? – спросил он.

– Мы только что заново проделали всю войну, сэр,- сказал Реджи и подмигнул нам.- Мы решили, что нам надо было дать русским стереть с лица земли немцев, а затем самим выступить на сцену и стереть с лица земли русских с помощью атомной бомбы.- Он опять подмигнул нам.

– Слово в слово то, что я всегда говорю.- Директор библиотеки даже пискнул от восторга.- Союзники дорого заплатили за свою ошибку. Когда я был в Германии, я видел, что такое русские. До войны, не скрою, я сам был чем-то вроде коммуниста, но скоро запел на другой лад… Что мы выпьем, мальчики?

– Мы уже заказали, спасибо,- сказал я.- Может быть, вы выпьете со мной?

– А что ж, вы знаете, я не прочь. Они все там в казначействе плутократы, Реджи.

Вечно одно и то же: мы – светочи культуры и знаний, и нам платят так, чтобы только не дать умереть с голоду, а эти грубые материалитсты, которые имеют дело лишь с фактами и цифрами,- центр мироздания. Я выпью полпинты горького, Джо.

– Здесь пьют пинтами,- сказал я,- только пинтами.

– Гуляем сегодня вовсю, не так ли? – Он рассмеялся, однако на этот раз мне не удалось классифицировать его смех.- Мистер Хойлейк рассказал нам сейчас довольно остроумный анекдот. Два старых полковника сидят у себя в клубе…

Я не слушал. Я думал о том, как я осадил Тедди и Реджи, и о том, как Хойлейк отказался, в сущности, пить за мой счет, а потом – и за счет директора библиотеки. Он сам платил за пиво и виски, и не по доброте душевной, а потому, что следовал неписаным правилам, не менее строгим, если вдуматься, чем дипломатический этикет. Но ведь все это так дешево стоило. Хойлейк был самым богатым человеком в этом зале, он получал тысячу фунтов стерлингов жалованья. А вот Джордж Эйсгилл, без сомнения, тратит такую сумму только на еду, виски и бензин. Даже Боб Стор вряд ли получает меньше тысячи. Если бы я стал дельцом, думал я, мне пришлось бы угождать людям, которых я презираю, направлять разговор на излюбленные ими темы, угощать их – кормить и поить. Но эта игра стоит свеч. И уж если я продаю свою независимость, то хочу по крайней мере получить пристойную цену. -…а второй полковник и говорит: «Не верблюда, а верблюдицу, конечно. Старина Карузер никогда не страдал извращениями».- Директор библиотеки закинул голову и пронзительно захохотал.