Заулки

Замолкает студент – и сидят они вдвоем в военном своем казенном, увешанном плакатами и наставлениями погребке. Димка не чувствует никакого смущения или волнения, как обычно после чтения стихов. Как будто он действительно письмо с фронта прочитал. А понравится подполковнику или нет – это не так уж важно. И еще тихо рад Димка, что не Чекарь был его первым слушателем, а этот сероволосый усталый преподаватель «войны». Наконец Голован поднимает на него глаза:

– Ты эти дела фронтовые чувствуешь, – говорит он. – Только знаешь что, не напечатают твои стихи.

Длинными руками он ерошит свои жесткие, пробитые сединой волосы, улыбается хитро, собирая вокруг глаз густую сеточку морщин.

– Я в этих делах не разбираюсь, – говорит он. – Только понимаю, что ваши эти все доценты набросятся. Чувствую. Пафоса мало, восклицательных знаков. Как будто кусочек жизни – и все. Стихи должны быть красивые. Особенно про войну.

– Я знаю, – соглашается Димка. – Но по-другому не умею. Да и мало красивого на войне.

– Мало, – соглашается подполковник. – И не так, как пишут. То есть радости всякой тоже много. Когда победишь, когда из госпиталя возвращаешься, когда друга вроде погибшего встретишь. И любовь тоже… Об этом пишут. Но о страшном – мало пишут. Страшное – оно очень простое. Вот, скажем, как человек от огнемета сгорает.

Счастлив Димка от этого тихого голоса подполковника, от его слов. Вот сидят они одни в комнате и как равные говорят о самом сокровенном. Если бы была война и он был бы моим командиром, думает Димка, я бы за него в огонь и в воду пошел. А почему – объяснить не могу. Просто верю безоговорочно в этого человека и знаю, что и он мне верит, и еще жалеет, и без, нужды рисковать чужой жизнью не будет.

– Я вас уважаю, – вырывается у Димки.

– Это за что? – Голован усмехается.

– Ну… – Димка мнется. Он не в состоянии объяснять коротко и поэтому бухает первое попавшееся: – Вот все на Зощенко нападают, а вы нет. Хоть, может, и стоит. Пошляк ведь.

– Ну, если все на одного, то уже не стоит, – хмыкает подполковник. – Кроме того, и военных уважаю. А Зощенко боевой штабс-капитан, со всеми георгиевскими отличиями, газами правленный.

– Значит, не трус. Но белый, – Димка растерян.

– Ну, до революции в армии цветов не было, – ' говорит Голован тихо. – А вот герои были.

– Это я знаю, – говорит Димка, вспоминая фотографию Деда.

– Мы одно целое. Народ, – говорит подполковник. – Вот когда мы это осознали на войне, тогда и побеждать начали. А многим на руку, чтобы мы меж собой враждовали… А ты для чего стихи пишешь? – спрашивает он в лоб.