Бюро находок

– Мы верим в целительную силу, если нам дарит ее птица наших степей.

В хорошем настроении он взял из корзины яблоко и принялся тщательно чистить его таким образом, чтобы кожица завивалась колечками; не прерывая своей работы, Федор кивнул на письмо, лежащее на столе, – письмо из дома. Родные очень беспокоились о нем. Он написал им о случившемся, о том, как незнакомые люди, которых он до этого никогда в жизни не видел, не заговаривал с ними и ничем не провоцировал, кружили вокруг него на мотоциклах, нанося удары, а потом вынудили бежать. Он также написал, что поранился, когда искал защиты в доме своего друга, и что для него так и осталось загадкой, почему на него напали, ведь он не бросил в их сторону ни одного неодобрительного, а тем более враждебного взгляда.

– Да, – вздохнул Федор, – все это мне пришлось изложить своим близким, и я прекрасно понимаю, что они тревожатся, в особенности из-за того, что это нападение – полная для меня загадка и, пожалуй, еще надолго таковой останется. – Федор замолк, взглянул на яблочную кожуру и произнес: – Мои родные хотят, чтобы я вернулся домой. Они настоятельно рекомендуют мне это, но решение оставляют за мной.

– Ни в коем случае, – разволновался Генри, – тебе нельзя уезжать домой, вспомни, какую работу тебе здесь доверили, как высоко ценят твои знания.

– Я знаю, Генри, знаю и всегда буду благодарен коллегам из Высшей Технической школы, я достаточно часто испытываю чувство, что нас связывает удивительная коллегиальность, спаянность правдоискателей, все мы хотим найти один общий путь, но ты же видел, что произошло под твоими окнами в то воскресенье; я вблизи видел глаза окруживших меня парней, Генри, в их глазах стояла ненависть. Почему? За что? Ты сказал мне, что я, по их мнению, мог нарушить границы их территории, ты сказал, что ими руководит желание властвовать, то есть они пускают в ход силу даже для того, чтобы разведать пределы своей власти, но какова причина их ненависти?

Федор разрезал яблоко и протянул сначала кусочек Барбаре, потом Генри. Он повторил:

– Какова причина?

– Когда-то они и Генри угрожали, – заметила Барбара, – окружили и угрожали, я тогда просила, чтобы он вызвал полицию, но он не решился. – Она повернулась к Генри. – Разве не так? Ты не хотел вызывать полицию.

– Тогда я еще многого не знал, – помедлил Генри, – может, это было ошибкой, но мне всегда прежде всего хочется понять, почему что-то происходит, разобраться, что это за люди, зачем они сбиваются в банды, а потом испытывают удовольствие от того, что заставляют других почувствовать их силу, и нагоняют на всех страх.

– Ну и как, – спросила Барбара, – сейчас ты с этим разобрался?

– Нет, конечно, – ответил Генри, – но одно мне стало ясно: они считают себя обделенными. Не высказывая этого, они ощущают себя проигравшими. Они просто-напросто хотят заполучить назад то, что, по их мнению, у них отняли или недодали им. И они организуются в стаи, поскольку в стае ты заметен и что-то из себя представляешь, а в одиночку такое не под силу.

– Ну хорошо, – произнесла Барбара, – так что же, мы должны мириться с этим, проявить сочувствие, которого у них нет к нам, может, и с насилием смириться?

– Насилие иногда является следствием заблуждения, – заметил Генри, – и когда ты это осознал, ты должен попытаться предпринять что-нибудь против этого заблуждения, поговорить, например, с людьми. Мы должны поговорить с ними.

– Перестань, Генри, ты ведь прекрасно знаешь, что они говорят на другом языке, на своем собственном. Что же еще остается, если люди не понимают слов, что?

Генри долго смотрел на сестру, потом кивнул и сказал:

– Защищаться, Барбара. Если ничего больше не помогает, остается только защищаться, ты это прекрасно понимаешь.

Оба с удивлением заметили, что Федор улыбается, это была печальная улыбка разочаровавшегося человека, похоже, он не был расположен объяснять ее причину, однако на прямой вопрос Генри он ответил:

– Знаете, иногда наши разговоры не идут дальше обмена мнениями и убеждениями, и это проявляется особенно отчетливо, когда мы вот так сидим в полной растерянности.

– Точно, – сказала Барбара, – и поэтому я за то, чтобы мы наконец отправились в путь, надеюсь, что они еще открыты.

– Кто открыт?

– Это сюрприз, потерпи.

– Куда хотя бы мы идем? – спросил Генри.

– Это моя идея, – улыбнулась Барбара, – она случайно пришла мне в голову; сначала я хотела пойти туда вдвоем с Федором, но раз ты пришел, можешь к нам присоединиться.

– Может, все-таки хотя бы намекнешь?

– Хорошо, – сжалилась Барбара, – быть может, это будет путешествие домой, краткое, скромное путешествие домой, и этого с тебя вполне достаточно.

Федор тоже не знал, что затеяла Барбара; хотя она и предложила ему, пока они были наедине, нанести «один интересный визит», но кому, не сказала. Барбара позвякивала ключами и поторапливала к выходу, уже стоя у двери и боясь, что они опоздают:

– Ну пойдем же наконец!

Она припарковала машину на соседней улочке и даже во время поездки не выдала своего секрета; моментально проскочив привокзальную площадь, где, как всегда по воскресеньям, под сине-белым флагом собрались футбольные фанаты и загодя упражнялись в хоровом скандировании, Барбара спустилась вниз по шикарной улице и остановилась неподалеку от овального здания с куполом и большими окнами.

Генри не удержался и удивленно спросил:

– Музей? Этнографический музей?

Они молча поднялись по широкой лестнице, Барбара купила билеты – три взрослых – и прямиком направилась к однорукому вахтеру в служебной форме, тот любезно ответил на ее вопросы и вежливо поклонился. Им предстояло подняться выше. Время от времени они выхватывали взглядом непривычные застывшие картины: африканские женщины, обреченные вечно толочь просо, ганские рыбаки, латающие сеть, которая никогда не будет заброшена в воду. Перед одним из разделов экспозиции они невольно остановились: полуголые пигмеи сидели в кругу и нанизывали мелкие осколки на шнурок; Барбара знала, что они изготовляют ожерелья, она также знала, что это были кусочки скорлупы страусиного яйца, которое они специально раздробили. Барбара произнесла:

– На маленькой табличке все написано, можете потом почитать.

По соседству с жанровой сценой из киргизской жизни – семья, раскраивающая кожу для сапог, – они обнаружили юрту с поднятым пологом, перед ней расположились двое детей и старик; он сидел на деревянной бочке меж пчелиных ульев и курил трубку с разукрашенной головкой, мальчик держал на поводке пастушью собаку, а маленькая нарядная девочка сидела на корточках перед входом в юрту и играла на флейте. Рядом мыла глиняную посуду женщина. Барбара бросила лишь мимолетный взгляд на всю композицию: Федор интересовал ее гораздо больше, чем дышащие мирным покоем фигуры. Поначалу лицо его не выражало никаких чувств, однако уже при втором взгляде на нем отразилось слабое удивление, как бы неуверенное или даже скептическое узнавание. Она наблюдала за ним, как он подошел к табличке и прочитал: «Башкиры перед празднично украшенной юртой», потом неожиданно перелез через канат ограждения, слегка качнул фигуру старика, осторожно потрогал ульи, затем склонился к мальчику и вынул у него из рук поводок.

– Пастушьих собак у нас никогда не берут на поводок, – пояснил он Генри, словно чувствуя себя обязанным еще кое-что проверить или подправить, наклонился к фигуре сидящей на корточках девочки и аккуратно вынул у нее из рук флейту. Он осмотрел ее и поднес к губам, Барбара тут же попросила: – Сыграй что-нибудь, Федор, пожалуйста, совсем немножко.

Он уже был готов уступить ей, но в этот момент они услышали приближающиеся шаги, шла целая группа во главе с одноруким служащим. Федор пожал плечами, улыбнулся Барбаре и исчез в юрте, вероятно, предполагая, что группа быстро пройдет мимо. Он ошибся. Группа, состоявшая исключительно из пожилых людей, в основном одетых как туристы, по знаку музейного работника остановилась как раз перед башкирской идиллией.