Тогда умирает футбол

Едва хозяин увидел в моих зубах фазана, он завизжал от восторга и буквально зацеловал меня. Затем заговорил голосом, который можно было услышать в соседних графствах:

«Нет! Вы только посмотрите на мою собаку! Посмотрите, какая она грязная и мокрая! Ей пришлось выдержать борьбу, чтобы добыть этого фаза, на! Но вы посмотрите на нее, она свежа, как первый салат!»

Я стоял, скромно потупив морду, и думал: «Средства, которыми мы прокладываем себе пути в жизни, часто зависят от тех условий, в которые мы попадаем. На этот раз надо было завоевать кубок. А как – не в том суть! Тут и подлость не подлость. Скажите, разве я не прав?»

В машине, когда они возвращались назад, к Мейслу, Дональд повторял в памяти фразу: «Тут и подлость не подлость», стараясь удержать ее, точно ниточку, за которую можно было вытянуть из забвения весь почти законченный рассказ.

Мейсл и Лоорес острили по адресу миссис Табор. Разговор перекинулся на женщин. Юмор Джорджа Лоореса был на уровне журнала «Плейбой», который издает для богатых холостяков полупорнографическая организация.

– А знаете, что ответила в Сохо одна проститутка чересчур горячему юноше? «Мой мальчик, ты ошибся, я жду автобус!»

Оба финансиста дружно захохотали. Мейсл лишь хмыкнул. За шутками не заметили, как доехали до «Уикенд-хауза».

Дичь, одиннадцать фазанов и два затравленных ретивой фермершей зайца, была срочно отправлена на кухню. Барбара, презиравшая охоту, подошла к машине, когда уносили битую дичь.

– Фу, варвары, таких чудных птичек побили.

– Как прошел день? – спросил Дональд.

– Так себе, – неопределенно ответила Барбара. На ней были голубые эластиковые брюки, голубая строгая кофта и легкие штиблеты на босу ногу. – Скучно… Мы с Рандольфом хотели проехать в соседнюю таверну. Говорят, очаровательное место. Не хуже Елизаветинской комнаты, помнишь?

Еще бы не помнить! Это был незабываемый вечер, который они провели в Елизаветинской комнате отеля «Кингс Рейт». Содержал его Робин Ховард, с которым Дональд познакомился как-то на стадионе. Это был историк и гурман. В своем заведении он пытался сочетать и то и другое. В ресторане до мельчайших подробностей воспроизводился банкетный этикет елизаветинских времен. Деревянные круглые блюда… Деревянные тарелки… В комнате только два больших длинных деревянных стола… Официантки в елизаветинских нарядах…

– Еще бы не помнить… С удовольствием бы поехал с вами в таверну, но надо записать одну вещь – только что придумал. Может получиться презабавный рассказик. Да и отдохнуть хочется. Кстати, как ты спала?

– Как всегда. До четырех утра читала, а утром не могла проснуться…

– А я устал. Попробую часок вздремнуть.

Он поцеловал Барбару в щеку и пошел к себе наверх.

20

Вечером в доме Мейслов обычно собирались в каминном зале. Огромный камин, выступающий почти на середину комнаты из северной стены, полыхал жаром. Аккуратные березовые чурки, потрескивали на огненной угольной подушке. Кресла широким полукругом были обращены к огню.

Когда Дональд вошел в комнату, в креслах сидели лишь Лоорес и Барбара. Президент «Элертона» рассказывал что-то веселое, и Барбара смеялась, рассматривая на свет камина рубиновое вино..

– А вот мы сейчас спросим представителя журналистской империи, что он думает о любви.

– Любовь настолько широкое понятие, что все созданное человеком в философии и искусстве не в состоянии толком объяснить, что это такое. Если вас интересует проблема любви к человеку вообще, то могу сказать: всепрощение. «Никто не может сделать мне такой низости, чтобы я смог его возненавидеть». Как вы правильно догадались, мысль не моя, краденая. У великого негритянского лидера Букера Т. Вашингтона.

Лоорес засмеялся.

– Нас интересуют более прозаические аспекты любви. Например, любовь женщины.

– «Я люблю, как и ты меня, но я буду бороться за тебя, в то время как ты будешь только думать, как тебе поступить». Вот и вся философия, короче не скажешь. Тоже не мое. У кого украл – не помню.

– Тогда еще конкретнее, – вновь засмеялся Лоорес. – Я спрашиваю у Барбары, стремится ли одинокая женщина к нормальной, я подчеркиваю, нормальной сексуальной жизни?

– Тю-тю!… – присвистнул Дональд. – Чего уж конкретней. Тогда не стоило забираться в такие глубокие дебри, как понятие «чувство».

– Ты хочешь сказать, – вмешалась Барбара, наигранно повышая в угрозе голос, – что у одинокой женщины не может быть настоящих чувств? И вообще, что вы, мужчины, понимаете в жизни одинокой женщины, когда не можете разобраться в жизни собственных жен, которые у вас под боком полжизни?

– Любопытно… – протянул за спиной у всех Уинстон Мейсл. – Сколько знал женщин, но ни разу не приходилось видеть такой воинственной…

С высоким стаканом в руке он сел в крайнее кресло и начал помешивать щипцами угли в камине.

Барбара, покачиваясь, прошлась по комнате, давая мужчинам возможность полюбоваться ее фигурой.

– Стремление, о котором говорите вы, Лоорес, зависит исключительно от характера. А возможностей здесь сколько угодно… Одинокая женщина более привлекательна для мужчины, чем замужняя. Она живет своим умом, а не умом супруга. Как правило, ее индивидуальность проявляется ярче. Хотя бы потому, что она должна выжить в мире конкуренции и отбора. Лично мне нравится положение одинокой женщины, потому что она свободна. А замужняя? Вы-то лучше меня знаете, что такое замужняя женщина! То она кормит детей, то умывает их, то готовит, то стирает. И забывает о муже…

Дональд, прищурив глаза, настороженно смотрел на Барбару. Он никогда не слышал от нее таких слов и даже не предполагал, что она в мужском обществе может так смело и так до жестокости трезво судить о жизни. И к тому же это: «мне нравится положение одинокой женщины»…

Мейсл слушал очень внимательно, немного наклонив голову. Лоорес хихикал. Старый холостяк не мог не согласиться с тем, что говорила Барбара.

– Когда мужчина думает об одинокой женщине, он представляет ее одну в теплой комнате. Смуглые ноги в розовых шелковых капри-брючках. Возлежащую среди дюжины подушек. Лениво читающую нашумевший роман. И жаждущую встречи с любовником…

Барбара задумалась на мгновение.

– У одинокой женщины много средств привлечь мужчину. Ну вот такой пустяк, как умение слушать. А ведь оно может стать оружием одинокой женщины. Мужчинам порой так хочется высказать кому-нибудь все свои тревоги. Это великое умение – умение слушать!

– Вот-вот, Барбара, – подхватил Мейсл, – вы совершенно правы! Может быть, даже не вполне осознали глубину своей правоты, когда заметили об умении слушать. Но это относится не только к женщине…

Дональд с любопытством взглянул на говорившего это Мейсла. Ему показалось, что президент обращался уже не к Барбаре, а к нему. И слова Мейсла были прямым продолжением их разговора о процессе.

– Сейчас многие твердят о том, что бог перестал беседовать с людьми. Я думаю, что не бог перестал, а люди прекратили слушать бога. Да и не только одного его. «Слушать» – это и есть открытый путь к широкому возрождению личности. Мы нуждаемся в абсолютных канонах честности, бескорыстия, самоотреченности и любви. Только достигнув их, мы действительно покажем, что из себя представляем.

Мейсл говорил, все больше увлекаясь, как на проповеди. Лоорес слушал его уже без тени улыбки.

Дональд встал и подошел к стеклянной стене, выходившей в сад. За стеклом было безлунно и, наверно, холодно. Подошла Барбара и стала рядом. Сзади доносился слегка приглушенный голос Мейсла.

– Кто этот Лоорес? – тихо спросила Барбара. – Я где-то встречала его.

– Возможно, на приемах. Это президент совета директоров «Элертона».

– Ты его хорошо знаешь?

– Не могу этого сказать. Так, по слухам… – Расскажи…

Они Сели в качалки спиной к камину, рассматривая бездонную темень за окном. Всполохи огня бросали пунцовый отблеск на стекло, и после каждой такой вспышки темнота за окном становилась еще гуще.