НРЗБ

Тем не менее, она неожиданно согласилась пойти с Андзором на танцы, в связи с чем надела пышное новое платье. В тот год широкие платья и нижние юбки были в моде, но ее наряд с корсетом и фижмами в буквальном смысле сошел с картинки. Вернулись они поздно, а на другой день она удивила нас еще больше.

Кроме Изи, которая, как всегда, пропадала где-то вдали, все были в сборе. Я блаженствовал в шезлонге, свесив руки и подставив лицо солнцу и ветру, который в то утро дул с особой силой, так что прибой накатывал все ближе и ближе. Вдруг к пляжу подгреб Андзор, Алина, как ни в чем не бывало, села в лодку, и они уплыли.

Больше других был поражен Резо. Чтобы не подать виду, он стал демонстрировать швейцарские часы, купленные накануне у иностранного матроса. В первую минуту это вызвало ажиотаж, я, видимо, тоже бросился к нему, потому что помню, как он, с несвойственной ему резкостью, одернул меня:

— Падажди, нэ спэши. Буд вэжлыв!

Устыженный, я вернулся в шезлонг, толпа вокруг Резо разошлась, и он стал искать новый выход своему раздражению.

— Жорик нэ представляет себе, что такое батумский прибой, — наконец, высидел он. — Как бы волна нэ унэсла ннаа-учную литэратуру.

Жорик поежился, но глаз от книги не поднял. Тогда Резо закопал в песок его пляжные тапочки и заорал:

— Тапочки, Жорик, скорей, волна!..

Жора привстал, забеспокоился, начал передвигать свои книги, Резо и его приятели быстро попрятали остальное его имущество, Тамара безучастно взирала на это из-под зонта, а я веселился, раскинувшись в своем шезлонге и ожидая, что будет.

— Жорик! Напрасно нэ слушал. Теперь нырять пайдем, даганять!

Таким образом они все-таки затащили его в воду. По колено в прибое, он подслеповато шарил по дну, а Резо и другие подбегали к нему с вымоченными в воде находками. Только самому хозяину никак не удавалось ничего выловить, пока Резо не сжалился над ним, подбросив ему последний недостававший носок. Жора пришел в восторг.

— Подумай, Томик, море взяло и море отдало!

— Какой идиот, боже, какой идиот, — шипела Тамара.

Я хохотал, хохотал и дохохотался до того, что прокатный шезлонг не выдержал и со скрипом захлопнулся, плашмя уронив меня на спину и защемив мне пальцы, на которые я теперь давил всем своим весом. Боль была ужасная, а еще ужаснее ощущение беспомощной неподвижности — ни встать, ни пошевелиться.

— Резо!

— Вай-мэ! Как ти странно лежишь?!

— Резо, я не могу встать. Пожалуйста, подними меня.

Гигант Резо легким рывком поднял меня вместе с шезлонгом. Стало еще больнее.

— Теперь раскрой шезлонг…

Расплюснутое мясо было серого цвета, без крови, и по нему плавали отшелушившиеся ногти.

В медпункте мне промыли раны, жирно смазали и перевязали. Боль стала стихать, но голову сверлила унизительная мысль: — «Почему я? Теперь уж точно не научусь плавать, и вообще юг пропал».

Алина вернулась только к ужину, за которым случившееся обсуждалось уже в атмосфере спокойной ретроспекции.

— Наглядный пример того, что и сторонний наблюдатель может получить по рукам, — включилась она и тут же обнаружила практическую сметку: — Теперь придется кормить тебя с ложечки.

Она тут же показала, как, однако в дальнейшем эта обязанность пала на Изю, что не доставляло мне особого удовольствия. Но это длилось недолго. Через пару дней я уже поплясывал в море с поднятыми над головой руками, а вскоре Жора посоветовал мне окунать их в богатую целебными солями воду. К концу срока все практически зажило, оставалось ждать, когда отрастут ногти. Самой большой неприятностью были противостолбнячные уколы в зад».

3

«Вот и все, что произошло тогда в Батуми, — в сущности, немногое. Даже с зажившими руками, плавать я не научился; Изя не вышла за своего милиционера; а брак Тамары и Жоры не распался, несмотря на испытание югом. У Алины с Андзором тоже, как она мне потом объяснила, ничего не было, просто накануне пришло письмо от Борьки с сообщением, что он, скорее всего, не приедет, и она назло вырядилась в платье, которое приберегала для него.

Акела так и не появился. Изе и Жоре с Тамарой надо было на работу, но у нас с Алиной продолжались каникулы, и она предложила вернуться в Москву кружным путем, через Евпаторию, до которой прокатиться на трофейном теплоходе «Россия», бывшем личном корабле Гитлера.

Это было еще одно сильное первое впечатление — вдобавок к югу ранний глоток Запада. Что касается наших невинных отношений с Алиной, то они сохранились в самых рискованных обстоятельствах. Притворившись мужем и женой, чтобы получить отдельную каюту, мы смаковали предложение подмигивавшего банщика устроить нам семейную ванну для двоих, и воображали, что подумает Акела, когда увидит нас на вокзале. Но встречал ли он Алину, я, как ни странно, не помню. Кстати, Андзор, ревности которого я опасался, ограничился тем, что не пришел на проводы. Что еще сказать? Евпатория, где мы тоже сняли комнату на двоих, это огромный курорт для родителей с детьми. Море там мелкое, и я мог продолжить свои мелкоплавательные эксперименты.

Прошло лет пять-шесть. Мы уже окончили Институт, Алина стала исчезать с моего горизонта, но иногда я встречал ее и знал, что отношения с Борькой находятся приблизительно в том же состоянии. После смерти его матери планы женитьбы стали более определенными, но теперь связывались с окончанием Акелой Высших курсов журналистов-международников. Он говорил, что инженер это непрестижно, и вообще Алине нужен муж, способный вывозить ее в свет. Мои собственные покушения на элитарность были скромнее — я стал завсегдатаем Коктебеля, где однажды летом и столкнулся с Алиной.

— Акела тоже здесь? — спросил я.

— Познакомься с моим спутником. Анатолий Дробняков, кинооператор с Мосфильма.

Анатолий оказался некрасивым мужчиной среднего роста, с залысинами и загорелым, в сухих складках лицом. Я был разочарован и, глядя на его жилистые кавалерийские ноги, не мог не подумать об Алининых рассуждениях насчет идеальных коленей, но тут же, как бы ей в оправдание, вспомнил, что кривизна ног считается признаком страстности. У меня самого были далеко не прямые ноги, и я дорожил этой приметой.