Кузя, Мишка, Верочка

Ане пришла в голову мысль, что теперь ей понятно, почему люди, только-только взявшие ребенка из детского дома, вдруг спрашивают: «Все ли с ним нормально?» «У вас абсолютно нормальный ребенок, — обычно уверяют психологи растерянных родителей, — это просто у него период адаптации». Но если все это — нормально, то как жить дальше? И что, так теперь всегда будет?

Ане тоже хотелось задать вопрос — «все ли нормально?». Просто так, взять да и спросить у кого-нибудь умного. У психолога, например. Или у опытного социального педагога. Она знала, что с Верочкой все нормально. Но так хотелось поплакаться и пожаловаться. И чтобы кто-то опровергал, и утешал, и приводил примеры. И чтобы этот «кто-то», выслушав все Анины жалобы, сказал бы ласково и авторитетно, что все у них наладится, что ребенок-то хороший, нужно только потерпеть немножко.

Еще она размышляла о том, что происходит между двумя Верочками. Когда Аня начинала об этом думать, ее охватывало чувство вины перед своим ребенком. Ну хорошо, она сама не могла поступить иначе, она приняла решение взять старшую Верочку. Но она взрослый человек, она знала, на что шла. А трехлетняя дочка? Она отдала половину комнаты, она отдала свои игрушки, она фактически отдала свою маму чужой девочке. Потому что мама теперь занимается только этой чужой девочкой, а на свою дочку времени у нее не остается. Справедливо ли это? Правильно ли? Аня сомневалась…

Еще сложнее было оттого, что все это — временно. Вот если бы Аня с Кириллом взяли старшую Верочку насовсем, тогда было бы понятно, что нужно младшенькой говорить и на что ее настраивать. Это — твоя сестра, теперь мы — одна семья, давайте учиться любить друг друга и привыкать к тому, что мы вместе. Тогда и с именами можно было бы что-то придумать. А временно — стоит ли затевать? Менять так, потом опять — эдак? Привыкать, а потом — отвыкать?

Аня вздохнула. Она понимала, что старшая Верочка все время остается в напряжении. Она и сама постоянно была в напряжении. Как хорошо было бы расслабиться, и дать волю чувствам, и позволить событиям идти своим чередом. Но этого не получалось. Неопределенность ситуации вылезала на каждом шагу. «Мамочка, мы летом поедем на дачу?» — вдруг спрашивала младшая Верочка, просто потому, что вдруг вспомнила лето и дачу. Что ответить, глядя на две любопытные мордашки, — ты поедешь, а ты — нет? Все время нужно было быть начеку, держать дистанцию, чтобы случайно сказанное слово не стало вдруг обещанием, не заронило несбыточных надежд.

А что было делать с этим неуверенным, каждый раз как вырывавшимся как будто случайно — «мамочка!»? Запретить так себя называть? Велеть называть себя «тетя Аня», например? У Ани язык не поворачивался. Она откликалась, каждый раз испытывая чувство вины и неловкости.

Аня задумалась о том, что же она сама чувствует к Верочке? Готова ли она ее любить? Аня пыталась представить, что эта девочка навсегда поселилась бы в их семье. Чувства были неоднозначными. Аня вспомнила, как одна ее коллега, мама двоих рожденных и двоих приемных детей, говорила о том, что свои дети «удобные». Да, сейчас Аня это очень остро чувствовала. До сих пор она считала, что ее собственная дочка, маленькая Верочка, — девочка с характером. Иногда Аня сетовала на ее неусидчивость, на частые перепады настроения и быстрые слезы. Теперь-то она поняла, насколько несложно было ей растить ребенка, который с самого рождения приспосабливался к ней, к дому, к семейному укладу!

Ну и, конечно, ей было теперь очень непросто с Кириллом. Она чувствовала, что он с каждым днем как будто все больше отдаляется от нее, от дома, от детей. Как будто все больше замыкается в себе. Аня не могла его осуждать. Она видела, что он по-своему старается. Придя домой, он читал девочкам книжку. Спрашивал, как у них дела, слушал их рассказы о том, что произошло за день. Проведя так некоторое время, он говорил, что очень устал, и уходил спать. Накануне они с Аней поговорили. Кирилл сказал грустные вещи.

Он сказал, что теперь он не может пообщаться со своей собственной дочкой. Потому что раньше он брал ее на колени, сажал на плечи, они возились и обнимались. Теперь он не может этого делать. Потому что обниматься только с одной девочкой — жестоко и несправедливо по отношению к другой. А обнимать другую, старшую Верочку, он не может, потому что не испытывает к ней никаких теплых чувств. Она для него чужой человек.

Аня его понимала. Она сама это чувствовала, когда брала на руки ту и другую девочку. Младшая, своя, родненькая, приникала к маме, сливалась с ней и сидела у нее на руках так, словно была приспособлена специально для этого. Ручки вокруг шеи, ножки вокруг талии, под попкой мамина рука — удобно и надежно. Старшая же, ухваченная под мышками, обвисала у Ани в руках всей тяжестью. «Ну, хватайся же», — подбадривала Аня, и руки девочки неуверенно ложились ей на плечи. Ноги продолжали неуклюже болтаться, пока Аня не подхватывала их, приспосабливая Верочку у себя на руках, как большую тряпичную куклу.

Аня сидела и думала о том, какой простой, понятной и незамысловатой была ее жизнь «до»…

У старшей Верочки никак не проходил кашель. Тянулся он еще с детского дома, был не сильный, никаких других признаков болезни не было. Врач из детского дома рекомендовала давать девочке на ночь микстурку и следить, чтобы не просквозило. На всякий случай Аня решила позвать своего, домашнего врача. С Ириной, хорошим детским доктором, они были знакомы давно. Была она вдумчивой, внимательной, к детям ласковой. Аня заранее ей сказала, что на этот раз пациенткой будет другая девочка, и вкратце описала ситуацию. Ирина, как всегда, провела тщательный осмотр, выписала все нужные лекарства, подробно объяснила, что к чему, и заверила, что ничего страшного нету. Старшая Верочка потихоньку одевалась. Неожиданно Ирина сказала: «Вам нужно обследовать ребенка, если вы хотите усыновлять. Это очень опасно — усыновлять без обследования. Мало ли что может выявиться. Нужно выбирать очень осторожно».

Аня потеряла дар речи. Она нервно оглянулась на Верочку. Та продолжала одеваться, глядя на Аню и как-то криво улыбаясь. Аня не понимала, что делать. Она знала, что такие случаи бывают, что иногда в присутствии ребенка начинают обсуждать, «имеет ли смысл его усыновлять», разговаривая при этом так, как будто ребенок глухой и слышать ничего не может. Но от Ирины она не ожидала ничего подобного! Да и никаких советов никто не спрашивал. Видимо, добрая докторша решила проявить рвение и помочь людям, к которым хорошо относилась.

Начав лепетать что-то про то, что «иногда люди берут ребенка, который болеет, потому что это не так важно, а важно помочь ребенку», Аня осеклась. Она же не собирается брать Верочку! Она почувствовала себя виноватой. Сухо сказала Ирине: «Верочка живет у нас в гостях». «Правильно, — одобрила доктор, истолковавшая Анины слова на свой лад, — сначала нужно попробовать, присмотреться, а потом уже решать. На вашем месте я бы сначала сделала ребенку энцефалограмму». Ане хотелось провалиться сквозь землю. А еще ей хотелось выставить Ирину за дверь. Хотя и понимала, что та не виновата, что она рассуждает так, как рассуждают сотни других людей, которые подходят к вопросу усыновления практически. Подумала, что все равно не сможет ничего объяснить.

Помогла одеться Верочке, быстренько проводила ее в другую комнату, велела девочкам не выходить. Вернулась к Ирине в надежде, что та сейчас уйдет. Но доктор неожиданно увлеклась темой и стала подробно рассказывать про каких-то своих знакомых, которые долго выбирали ребенка на усыновление, проводя тщательные медицинские обследования каждого «кандидата в дети». «Ну и как, выбрали?» — безнадежно спросила Аня. «Знаете, это, оказывается, так трудно, — доверительно говорила Ирина, не торопясь одеваться, — совсем нету здоровых детей, выбирать совершенно не из кого». «Да, выбирать не из кого», — буркнула Аня, вкладывая в свои слова совсем другой смысл. Проводила Ирину.

Чувствовала она себя распоследней сволочью. Размышляла о том, что вот скоро в детском доме появятся подготовленные семьи и они будут выбирать, годится им Верочка или нет. «А мой муж ее уже не выбрал, — думала Аня, — и я, получается, тоже ее не выбрала, раз с ним соглашаюсь. А еще ее не выбрали в доме ребенка, в котором она жила. Сколько же раз ее уже не выбрали?» Думала она о том, что ребенок, наверное, не осознает всего этого. Но ведь наверняка, на каком-то уровне, чувствует? Каково же ребенку жить в мире, который последовательно, раз за разом, с каждым новым человеком, его отвергает?