Дорога на Мачу-Пикчу

Дядюшка Кро тяжело вздохнул и перешел к изображению разговора в лицах. У него был явный актерский талант. Я поймал себя на том, что буквально вижу замершие у воды фигуры, слышу малейшие интонации балансировавшего на грани забвения человека:

— Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что делаешь? — спросил Солдатов, не поворачивая большой, лобастой головы и не глядя на парня. — Мой доклад о работе ЦК ВКПб стоит на съезде первым! Сталин, Куйбышев и Киров выступают за мной. Тебе это ничего не говорит?..

Тот не ответил, но напряжен был до крайности. Руки мужчине освободил, но боялся, как бы чего не вышло. Над водой стелился рыжеватый туман, другого берега реки видно не было.

— Тебе скажу, — продолжал Солдатов, глядя все так же прямо перед собой, — я работал бок о бок с Ильичом, делал революцию, за моей спиной каторга и ссылки. Не на того ставку делаешь, парень! Если даже я уйду, не быть Сталину Генеральным секретарем, товарищи по Центральному комитету не дадут. Того же мнения и руководство армии…

Дядя продолжал упорно молчать, только еще сильнее сжимал кулаки. Лицо окаменело, будто это был сфинкс, а не человек.

Солдатов усмехнулся, в его голосе появились новые нотки:

— Пойми, чудило, всем же хуже сделаешь! Он тебя первого уберет. Ты ж еще молодой, тебе жить да жить. Проведем съезд, расставим все по местам, назначу тебя заместителем Наркома внутренних дел, а потом и наркомом. Ягоду надо гнать в три шеи и отдавать под суд. Если Иосифа оставить у руля, начнется такое, что мало никому не покажется…

Стоявший несколько сзади парень подошел к Солдатову и защелкнул на его руках наручники. Подталкивая перед собой, повел к мосткам…

Аллигатор мотнул головой в сторону лежавшего низко над водой настила, который я раньше не заметил.

Солдатов коротко выругался.

— Да, говорили мне, что есть на север от Москвы такое место, и о тебе, Бучер, я тоже слышал, но, дурак, не поверил! Знал бы, что так все обернется, ты бы у меня давно кормил червей…

Тяжело шагая по песку, он побрел к мосткам, но вдруг остановился, обернулся:

— Об одном прошу, семью не трогайте, детей, они ни в чем не виноваты!

Вступил на деревянный настил, дошел до края…

8

Дядюшка Кро сделал драматическую паузу и повторил:

— Солдатов вступил на деревянный настил, дошел до края и, не дожидаясь пинка, шагнул в Лету. Канул! Даже круги по воде не пошли. Был человек со всеми его делами и надеждами, и нет его! Как и не жил. И памяти о нем не осталось. Никто из живущих никогда ничего об Иване Пафнутьевиче не слышал и уже не услышит… — помолчал. — Вот так, Глебаня, все и было — на удивление буднично и просто! История штука незамысловатая, чтобы придать себе значимости, люди специально ее усложняют. Ну, а старик… старик вернулся на берег, опустился на песок и трясущимися руками закурил. Тогда я впервые и заметил, что голова-то у него почти совсем седая, коротко стриженый волос отливает серебром. Ты, должно быть, сам такое испытал, бывают в жизни моменты, когда жажда немедленной справедливости берет тебя за горло. Метнулся я к нему, разинул сколько мог пасть, только и он не оплошал. Выхватил из кобуры наган и разрядил его в меня не целясь. Что с него было взять, с молодого! Выплюнул я эти семь пулек ему под ноги и говорю: Что же ты, сукин сын, делаешь? Ну и еще кое-что, не жалея красок, добавил, лагерников на берегу Леты тогда уже хватало, было у кого поучиться образности русского языка…

Выпростав из под песка руки, я закинул их за голову и принялся смотреть в подернутое пеленой облаков низкое небо. Диск солнца на его сером фоне проступал размытым пятном. Не верить дядюшке Кро у меня не было оснований. При всей своей болтливости придумать такое он вряд ли мог, да и никакой нужды в том у него не было…

Если принять рассказанное за правду, — соображал я, — заботясь, как каждый нормальный человек, в первую очередь о себе, то приходится признать, что по возвращении в Москву меня ждут сразу две проблемы: преследование де Барбаро и весьма возможный интерес ко мне со стороны государства, а точнее тех, кто, блюдя свою корысть, действует от его имени. В неразберихе девяностых, когда спецслужбы разваливал всяк, кому приходила в голову такая блажь, дядя выпал из поля зрения властных структур, теперь же, поделив страну и обзаведясь деньгами, кое-кто о нем вспомнил. И действительно, плохо ли, вдобавок к награбленному получить доступ к водам забвения! Тут и ленивый захочет поиграть в политику. Неясным оставалось лишь одно: мне-то в создавшейся ситуации что делать?..

Занятый этими невеселыми мыслями, я совсем забыл где нахожусь. Вздрогнул, когда аллигатор открыл свою говорливую пасть.

— А ведь Солдатов оказался прав, хотя и не во всем! — произнес дядюшка Кро, с явным намерением продолжить начатое повествование. — Семнадцатый съезд ВКПб, или съезд победителей, на котором Иван Пафнутьевич должен был делать основной доклад, стал, вопреки его ожиданиям, триумфом Сталина, а вот самих «победителей», как он и предсказывал, я скоро стал встречать на берегу Леты. Из тысячи двухсот делегатов тысяча сто были поставлены к стенке и замучены, но никто из них, кого бы я ни спрашивал, не смог вспомнить человека по фамилии Солдатов. О Кирове говорили, говорили об Орджоникидзе, а об Иване Пафнутьевиче даже и не слышали. И те, кто пришел к водам забвения из застенков НКВД и лагерей ГУЛАГА о нем тоже ничего не знали, Лета смывает в вечность все следы. Ну а потом началась мировая бойня и счет новопреставленных пошел уже не на сотни тысяч, а на миллионы. Этих я и спрашивать не стал, у них были совсем другие заботы. Старик же появлялся здесь еще не раз, но так никогда слова со мной и не сказал…

Дядюшка Кро покивал скорбно головой, однако тут же себя и поправил:

— Хотя нет, вру, однажды было! Явился пьяный, приволок с вершины холма большой, полный бумаг, железный ящик и сумку с водкой. Бутылки с залитой сургучом пробкой, их в народе «сучком» называли. Хотя откуда тебе об этом знать, молод еще, дело-то за несколько лет до войны было. Сел на доски у сарая, сбил рукояткой револьвера сургуч и стал пить под сигарету из горлышка. Потом пошел на мостки, опустился на доски и заплакал. Слезы по худым щекам текут редкие, крупные, а он смотрит пристально на воду, того гляди сиганет с настила. Ну а мне что, мое дело сторона, лежу себе у бережка, отдыхаю. Люблю иногда понежиться в прохладе. Если же придет охота прогреть старые косточки, тут надо плыть на тот берег, там, как в бане. Да!.. Симпатии к старику я тогда совсем не испытывал, думаю пусть будет, как будет, но на всякий случай покашлял. Может, это его и спасло.

Заметил меня твой дядя, но, наученный горьким опытом, за наган хвататься не стал. Поднялся на ноги и вернулся на берег. Гляжу, подзывает пальцем. А мне интересно, сам знаешь, какие у меня тут развлечения? Выбрался я из воды и думаю: дальше-то что будет? Он садится безбоязненно рядом и говорит со смешком:

— Хоть бы ты, чудище ужасное, меня сожрал! Только водятся на белом свете звери тебя страшнее…

Открыл мне пасть руками, я не сопротивлялся, и влил в глотку с полбутылки водки. Крепкая, зараза, до кончика хвоста пробрала. Я еще с древними греками винишком баловался, но они по недомыслию разбавляли его водой, а сорокоградусную до этого не пробовал. С той самой поры очень ее зауважал. Проглотил, значит, а старик, который еще молодой, показывает подбородком на ящик:

— Видишь?..

Встал, подошел к нему, а самого из стороны в сторону так и бросает. Двинул со всей силы сапогом по крышке и сбил ее. Я подполз, заглянул внутрь, а там стопками картонные папки и на каждой номер дела фиолетовыми чернилами и фамилия, да не простая. Далек я от вашего мира и то многие слышал.

Дядя твой криво так усмехается и говорит:

— Что глазами лупаешь, ты читай! Хотя постой, распахни-ка еще разок пасть!

Мне что, я распахнул, можно даже сказать, с удовольствием. Он открыл новую бутылку и всю водку как есть туда и саданул.