Иудино дерево в цвету

— Лежебока, — сказала Миранда, ткнув его носком туфельки. И тут поняла, что он мертвый.

Ах, как нехорошо, ведь с минуты на минуту все отправляются в Галифакс. Бабушка никогда не «уезжает», она всегда «отправляется». Миранде надо страшно торопиться, чтобы похоронить цыпленка по всем правилам. Она вернулась в дом на цыпочках, только бы ее не заметили, а то бабушка обязательно спросит: «Куда ты идешь, дитя? Что у тебя в руке? Где ты это взяла? Кто тебе разрешил?» И после того, как Миранда ответит на все вопросы, даже если ничего дурного не обнаружится, все равно настроение уже будет не то. Да и сразу от нее не отделаешься.

Миранда тихонечко выдвинула ящик своего комода, третий снизу с левой стороны, где завернутые в красивую бумагу лежат ее новые туфельки в белой коробке, как раз подходящего размера для цыпленка, у которого уже показались кончики перьев. Она осторожно вытянула шуршащую оберточную бумагу, вынула туфельки и слегка вздрогнула: внизу под окнами заскрипели по гравию колеса тарантаса и раздался зычный возглас старого дяди Джима Билли: «А ну, осади назад, коняги! Назад, вам говорят!»

Значит, он разворачивает Тома и Дика, так чтобы стояли головами в сторону Галифакса. Сейчас начнут искать ее, звать, торопить, и у нее совсем не останется времени, а они ничего и слушать не станут.

Вырыть лопаткой ямку в мягкой сухой земле было совсем не трудно. Миранда обернула тощенького цыпленка в цветную бумагу, красиво уложила в коробку и насыпала сверху холмик, как делают у людей. И только успела, встав на коленки, выровнять сверху холмик, как неизвестно откуда раздался загадочный тихий плачущий голосок: виип! виип! виип! Три раза. Он слышался словно бы снизу, из-под насыпанного ею холмика. «Господи, да что же это?» — спросила Миранда вслух у самой себя. Она сдвинула чепчик с ушей, прислушалась изо всех сил. Виип, виип, — повторил жалобный голосок. А ее уже зовут, все громче, все настойчивее, человеческие голоса приближаются. Она громко откликнулась:

— Да, да, тетечка! Еще одну минутку!

— Немедленно иди сюда! Сейчас же! Мы уезжаем!

— Подождите меня еще чуточку!

По опушке фиговой рощи к ней шел папаша.

— Поторопись, малышка! А то оставим тебя тут.

Миранда не могла этого вынести. Она побежала со всех ног к нему навстречу, вся дрожа от страха. Папаша посмотрел на нее с укоризной, как всегда, когда сам ее испугает, а потом удивляется, что она испугалась. Он сказал ей добрыми словами, но сердитым голосом: «Перестань дрожать, малышка, ты же знаешь, что мы тебя никогда не оставим». Миранде хотелось возразить: «А зачем же вы тогда так говорите?» Но она не могла, она прислушивалась, не зазвучит ли опять тот жалобный голосок: виип, виип!? Она замедлила шаги, упираясь, оглядываясь назад, но папаша повел ее к тарантасу. Как же так? Ведь если кто умер, он уже не издает звуков! Мертвые не могут. Это — один из признаков смерти. А Миранда сама слышала.

Папаша сел впереди и взял вожжи, старому дяде Джиму Билли оставалось только слезть и открыть ворота. Бабушка и няня уселись на заднее сидение. Миранду посадили посредине между ними. Она любила отправляться в путь, когда все улыбаются и суетятся, а потом, устроившись поудобнее, смотрят на небо: какая их ждет погода? — а лошади дергают, натягивают постромки, рессоры скрипят и качаются, и ты чувствуешь, что и правда куда-то едешь. Вечером она будет плескаться в ручье вместе с Марией и Полем и при дяде Джиме Билли, а когда стемнеет, полежит в ночной рубашке на траве, для прохлады, и перед сном все будут пить лимонад. Сестрица Мария и братец Поль будут уже смуглые, как уголь, потому что их отправили вперед, едва только кончились занятия в школе. У сестрицы Марии оказались веснушки, и папаша рассердился. «Смотри не снимай чепец, — строго наказал он Миранде. — Имей в виду, еще и твое лицо испортить я не позволю». Но все-таки что это был за звук? У Миранды гудит в ушах и болит под ложечкой. Она должна во что бы то ни стало вернуться и выпустить цыпленка. Сам он никогда не выберется, весь закутанный в оберточную бумагу и засунутый в коробку из-под туфель. Нет, без нее ему не вылезти.

— Бабушка, мне надо вернуться. Мне обязательно, непременно надо вернуться.

Бабушка берет Миранду за подбородок, поворачивает лицом к себе и внимательно на нее смотрит, как смотрят только взрослые. Взгляд у бабушки всегда одинаковый — ни добрый, ни грустный, ни сердитый, ни усталый. Ее глаза просто смотрят, голубые и неподвижные.

— Что с тобой, Миранда, что случилось?

— Ох, мне просто надо вернуться. Я… я забыла одну важную вещь.

— Перестань плакать, глупая, и скажи мне, в чем дело.

Миранда не может перестать. У папаши озабоченный вид.

— Мэмми, может быть, малышка нездорова? — Он подносит свой носовой платок к ее лицу. — Что такое с моей деточкой? Съела что-нибудь?

Чтобы плакать, как нужно, во весь голос, приходится встать на ноги. Колеса крутятся, скрежеща по гальке, тарантас качается из стороны в сторону, бабушка держит ее за одну руку, папаша — за другую и смотрят друг на друга поверх ее головы таким знакомым Миранде неподвижным взглядом. Глаза у них совершенно одинаковые. Миранда моргает и ждет, кто пересилит. Но вот бабушка опускает свою руку и уступает Миранду отцу. Он передает вожжи дяде Джиму Билли, а ее поднимает через спинку сидения к себе. Она откидывается на его колени и грудь, словно в большом кресле, и сразу же перестает плакать.

— Мы не можем повернуть обратно просто оттого, что так кому-то в голову взбрело, — объясняет папаша вразумительным тоном, каким всегда говорит с нею, когда бабушка ее бранит. И сует ей носовой платок. — Ну-ка, высморкайся хорошенько. Что ты там забыла, детеныш? Мы тебе найдем еще лучше. Куклу, да?

Миранда кукол терпеть не может. Никогда в них и не играла. Она сдирала с них скальп и привязывала на головы котятам. А котята сразу же стаскивали. Очень смешно. И платья кукольные надевала на котят, и они в два счета из них вылезали. Такие сообразительные! Миранда вдруг снова заплакала во весь голос:

— Хочу свою куклу-у! — чтобы только заглушить тот жалобный голосок: виип, виип…

— Ну, если в этом только все дело, — успокоил ее папаша, — в Кедровой роще кукол целая груда. И добрых сорок новеньких котят. Как тебе это?

— Сорок? — переспрашивает Миранда.

— Около того.

Старая няня протягивает ей руку.

— Гляди-ка, малышка, я прихватила для тебя черных фиг.

Лицо у старой няни черное и морщинистое, в своем белом, с оборками, чепце она сама похожа на переспелую фигу. Миранда, крепко зажмурив глаза, качает головой.

— Разве прилично так себя вести, когда няня предлагает тебе угощение? — спрашивает бабушка с мягкой укоризной в голосе.

— Нет, мэм, — соглашается Миранда. — Спасибо, тетя няня.

Но фиги она так и не взяла.

Двоюродная бабушка Элайза, стоя на садовой лестнице, приставленной верхним концом к плоской крыше курятника, учила Гинри, как устанавливать телескоп.

— Для парня, что телескопа никогда в глаза не видел, — говорит она бабушке, которая на самом-то деле ее родная сестра София Джейн, — он не так уж и плохо справляется, если ему объяснять.

— Пора тебе перестать лазить по садовым лестницам, Элайза, — говорит бабушка. — В твои-то годы.

— У тебя просто нервы никуда не годятся, София, уверяю тебя. Когда ты видела, чтобы со мной что-нибудь случалось?

— Все равно, — язвительно возражает бабушка. — Надо вести себя соответственно возрасту. В твои годы…

Двоюродная бабушка Элайза подобрала одной рукой свой толстый коричневый плиссированный подол, а другой перехватила следующую перекладину и поднялась еще на ступеньку выше.

— Теперь, Гинри, — крикнула она на крышу, — разверни его объективом к западу и оставь в горизонтальном положении. Когда понадобится, я направлю его так, как мне будет нужно. И слезай пока. — Она и сама слезла на землю и сказала сестре: — Раз ты можешь галопировать на лошади, София Джейн, я, мне думается, могу лазить по лестницам. Я моложе тебя на три года, а в твои годы это имеет значение!