Мое волшебное чудовище

Сейчас, записываю! Василий Васильевич Соловов?! Вы говорите, прекрасный мастер?! Спасибо! Спасибо! – и Клара положила телефон на стол и поцеловала меня.

Ты, знаешь, я все-таки решилась, – глубоко радостно и торжественно произнесла она эту фразу, глядя мне прямо в глаза, – Юрий Владимирович назвал его не просто мастером своего дела, а волшебником, умеющим восстанавливать даже прежний облик. Облик, образ, обруч, обряд, оберег, – Клара стала искать близкие по смыслу слова.

И когда ты ляжешь на операцию?! – спросил я, целуя ее в шею.

Хоть сейчас, – Клара крепко обняла меня и стала качать из стороны в сторону, – ради тебя я готова на все!

А я в этом и не сомневался!

Клара тут же вскочила с дивана и набрала номер профессора Соловова.

Это Василий Васильевич? – спросила она дрожащим от волнения голосом. – Что, Юрий Владимирович вам уже звонил, и говорил обо мне?! Когда я согласна на операцию?! Хоть сейчас! Ой, простите, это от волнения!

Я обнял Клару сзади и прислушался к спокойному голосу Василия Васильевича.

Завтра я буду ждать вас у себя, назовите свое имя и вас пропустят! Ровно в девять утра! – говорил Василий Васильевич.

Клара держала трубку дрожащей рукой и молча плакала, она даже продолжала держать ее, когда послышались частые гудки, а я боясь проронить хоть слово, с каким-то изумительным содроганием глядел на нее и боялся ее потерять, настолько она была хрупким и беззащитным созданием в эту минуту!

А что это вы здесь делаете-то?! – вошел в библиотеку одетый в одни цветастые трусы пьяный Матвеич.

Матвеич, уйди, – прошептал я, глядя как Клара стоит с трубкой, не шелохнувшись как статуя.

Все понял, не боись, – приставил руку к виску Матвеич и высоко подняв колено, вышел из библиотеки, по военному парадным шагом.

У тебя очень милые друзья, – прошептала плачущая Клара.

Алкоголики, бездельники и бабники! – вспомнил я слова Клары, сказанные ею еще раньше о моих друзьях, и Клара немного рассмеялась, а после мы слились в страстном поцелуе и, рассыпав вокруг себя множество книг, попадавших с полок, тут же на полу соединились.

Это было какое-то безумное волшебство! Как будто сотни, тысячи раз я овладевал ее божественным телом, а она тихо пела один звук, одну ноту, одно выражение ее светлого и никогда не затихающего чувства, из губ в губы, из рук в руки, из лона в мое естесство проваливалось, исчезало во мне неистовое желание через эту смертную связь обрести свое прежнее, свое любимое и прекрасное лицо.

Утро нас словно застало врасплох. Беспощадный луч солнца между тонких полосок жалюзи проскальзывал к нам в комнату, пролетал между ресниц и подглядывал в наши глаза.

А если ничего не получится, – прошептала Клара, – ты будешь меня любить?!

А я тебя всегда буду любить, какой бы ты не была, убежденно произнес я.

Ты идеалист, – улыбнулась Клара.

А это плохо или хорошо?!

Не знаю, – вздохнула она и стала медленно одеваться.

Пожалуйста, оставайся здесь, а я поеду одна и продолжай поиски Иды. Вот тебе телефон, и держи по нему связь и со мной, и с Юрием Владимировичем.

Хорошо, – я поцеловал ее, и она опять заплакала, то ли от радости, то ли от страха предстоящей операции.

И еще я подумал, почему врач, не видя ее нынешнего облика, не зная прошлого, так сразу согласился на операцию? Возможно, Юрий Владимирович очень подробно описал ее лицо. И все равно в этом была какая-то загадка, какая-то недосказанность.

Ты не знаешь, почему Василий Васильевич Соловов так сразу не видя даже тебя, согласился на операцию?!

Знаю! – улыбнулась Клара.

И почему? – внимательно поглядел я на нее.

Потому что он знает, что я этого очень хочу!

Все гениальное просто, подумал я, вдевая руки в рукава рубашки, а все бездарное сложно! Нет! Мои мысли иногда запутываются, я их пытаюсь распутывать, но они меня не слушаются, а почему?!

Клара, ты уже уходишь?!

Да, – грустно улыбнулась Клара, она поцеловала меня, как будто до моих губ дотронулся нежный цветок. Я почувствовал его опьяняющий нектар и захмелел, и мои ноги подкосились, и я почти уже упал, когда она мне шепнула:

До свидания, мой дурачок!

И упорхнула, как птичка из клетки на небо, чтобы обрести свое прекрасное лицо…

Наверно, такое происходит с каждым, кто умеет разглядеть в человеке ангела, взлетающего очень высоко, а еще такое происходит, когда живешь в предчувствии волшебства…

Глава 23

Домик в деревне

история Иды глазами

олигофрена-эксцентрика

Главное для бабы что?! – спрашивал сам себя Иван Кузьмич, глядя, как моя лежащая на одеялах между сиденьями Рыжуха трогательно держит мои руки. – Главное для бабы – ласка да деньги!

Ну, это ты не прав, Кузьмич, – говорил сидящий за рулем Петр Петрович, свояк Кузьмича, – не всякая баба на деньги покупается!

А как же, – говорил Кузьмич, – ты ей помогать будешь, если в дом копейку не будешь носить?!

Да, если, честно, Кузьмич, – усмехнулся Петр Петрович, – то я совсем немного в дом приношу, все больше собак гоняю!

Альма лежащая позади нас сразу недовольно зарычала.

Ишь ты, какая разумная псина, – удивился Иван Кузьмич, – а чтой-то ты, Петрович, мало в дом носишь-то!

Да жизнь заела, Кузьмич, – глухо отозвался закуривший Петр Петрович, – опостылели мы уже с женой за много лет друг дружке! Это у них, у молодых, – кивнул на нас Петр Петрович, – все враз горит да разгорается, а у нас уже все только тлеет.

Ты что, себя хоронить уже что ли собрался?! – высморкался в платок Иван Кузьмич.

К счастью с детства и до старости пленит меня одна дорога, – неожиданно запел сиплым басом Петр Петрович.

Петрович, мы еще не выпили, а ты уже раздухарился, – тихо засмеялся Иван Кузьмич.

Не знаю я в себе усталости, любовь к тебе в душе от Бога, – продолжал петь Петр Петрович, а мы все молча слушали его.

Вскоре за поворотом, за рощицей березок и осин показалась в белом заснеженном поле деревенька. Над многими домами вилась сизая дымка. Где-то рядом пели петухи и кудахтали куры.

Эх, Господи, до чего же хорошо! – рассмеялся Кузьмич, хлопая как маленький в ладоши.

Ну, что, сбрызнем нашу радость? – спросил его Петр Петрович.

Обязательно сбрызнем, – продолжал смеяться Кузьмич, настукивая пальцами по соседнему сиденью какую-то мелодию.

Все-таки Кузьмич какой-то ненормальный, подумал я, все время смеется, возится, шутит, наверно у него что-то не в порядке с головой, может, слишком отравился алкоголем?!

А почему ты все время молчишь? – спросила меня Рыжуха.

Думаю, – шепнул я.

И о чем?! – ласково погладила меня по рукам Рыжуха.

О том, как вреден алкоголь, – вздохнул я, и все почему-то засмеялись, будто я сморозил какую-то глупость, а я ведь по правде сказал им самую разумную вещь.

Ведь я, когда напиваюсь, тоже дураком делаюсь, а они не выпили, а уже смеются! Даже Рыжуха пискнула как мышка!

Однако, изба у Ивана Матвеевича оказалась очень чистой и аппетитной, такой аппетитной, что словно медом намазанной.

Все стулья, столы и кровати были сделаны целиком из цельного дерева, даже люстра висевшая в большой комнате, была искусно сделана из переплетенных между собой коряг, внутри которых горела яркая зеленая лампочка.

Я все сам, своими ручками делал! – похвастался Иван Кузьмич, затопив печку, из которой почти сразу потянуло запахом свежих березовых поленьев. Поленья сразу затрещали и в избе стало уютно и тепло.

Да, Кузьмич, у нас мастак, – кивнул головой Петр Петрович, усаживаясь за стол, – ну, что Кузьмич доставай бутылку.

Так не купили мы ничего, – спохватился Кузьмич, – побегу у Маланьи самогона покупать! – и убежал.

Рыжуха уже лежала на кровати, а чтобы она была с нами тоже за столом, мы ее кровать к столу ближе придвинули.

Петрович слазил в погреб за картошкой, капустой и грибами, я нарезал хлеб, а Рыжуха уже поглаживала уснувшую у ее кровати Альму.