Ножик Сережи Довлатова

прессованного телами транспорта, нежилой неуютности кабинетов и коридоров, от неряшливой дискомфортности редких кафе и убогой пустоты аптек. Таксист – хам, редактор – враль, слово не держится, в метро духотища, водка – отрава, вязким испарением прослоена атмосфера, тягучий налет серости на всем, и от этой вселенской неустроенности устаешь: сам процесс жизни делается тебе труден неизвестно отчего.

И вдруг обнаруживаешь в себе остраненную и отстраненную независимость: ребята, я уже нездешний. Я уже живу за границей. Достоинство и отрада свободы – мягкая улыбка: я ни от кого ничего не хочу, мне ни от кого ничего не надо, я – вне, отдельный; я даже нетвердо знаю, что тут у вас происходит и по каким правилам на какие ставки вы играете.

И не просто хочешь домой: нет, в главном тебе здесь нравится, интересно, здесь твои друзья, здесь решаются дела и судьбы, здесь кипит жизнь – это, вроде. и твоя тоже настоящая жизнь, впеча-тления, события, новости, знакомства, планы, все это хорошо, – но при этом одновременно хочется жить дома. Там. И не то чтоб там лучше – нет, там никак, скучно, духовно пусто, одиноко, привычно, нормально: как раньше, как обычно; как всегда. Чуждо. И кажется, будто там для тебя внутренне ничего не изменилось и будто сам ты внутренне не изменился, но и здесь ч у ж д о! тяжело: неприятно; непривычно; з а в и с и м о. Не твое. Ты был отсюда. Но ты уже не отсюда.

Россия, в которой жил, живет в твоем естестве тою, неизменной, живет в рефлексах и ментальности и по песчинке исподволь меняется вместе с твоей памятью и тобою самим. А настоящая Россия меняется реально. Ты следишь за событиями, переживаешь их умом и нервами – но не шкурой. Ты дышишь другим воздухом. И ты замучишься входить в эту воду дважды.

И Ганапольскому в "Эхе Москвы" на вопрос: ну как тебе Москва? – я мог ответить честно только одно: ребята, в этой сверхгигантской куче дерьма оскорбительно и непереносимо все. Кроме одного: но ребята, вы все здесь…

И давно мне напоминает эта грустная метаморфоза гениальный среди прочих рассказ Брэдбери "Были они смуглые и золотоглазые". Как колонисты на Марсе постепенно и незаметно для себя превращаются в марсиан, и уже удивленно не приемлют прибывших землян, а те ломают головы, где ж колонисты и откуда ж эти марсиане. Метафора иммиграции. Особенно применимая сейчас к русским, безо всяких волевых и сознательных шагов и подготовки оказавшимся в "ближнем зарубежье". (Это еще где войны нет…) Для себя я называю его "межграничье".

"Межграничье" – так я назвал телефильм, который сделал в январе девяносто второго, сразу после распада Союза. О наступившей, сразу еще не осознанной трагедии русских, вдруг проснув-шихся иностранцами за границами России, чужими и там и здесь. Фильм не был принят. Прогрес-сивное Останкино сочло, что он играет на руку красно-коричневым.

Забавно, что сообщил мне это тот самый босс, который раньше устроил показ ленты "Русские в Америке". Фильм отображал жизнь этих мятущихся русских в этой стране контрастов