Уйти по воде

– Восста-а-а-а-ни-те-е-е-е! – вдруг загремело на всю школу.

Все вздрогнули, замерли. По коридору, воздев руки, стремительно шел отец Митрофан, рукава его рясы развевались и летели за ним, как черные крылья. И тут уже все выдохнули, облегченно засмеялись – наш батюшка такой, может и пошутить!

Он улыбался, довольный, подмигнул – Кате? Или еще кому-то? Она испуганно спряталась обратно за дверь.

– Ро-жде-ство Тво-е, Хри-сте Бо-о-же-е на-аш… – затянул мощный голос, как будто начал мерно и гулко бить огромный колокол, и все подхватили, разом поднявшись.

Лидия Петровна быстро всех построила, напомнила, кто в каком порядке выступает. Зрители уже расселись – на почетном месте возвышался отец Митрофан, возле него, почтительно соблюдая дистанцию в два пустых стула с каждой стороны, разместились все остальные, ближе – директор и учителя, дальше – родители.

Катя с Соней поднялись на сцену, держась за руки для храбрости, Катя старалась не смотреть в зал. Но все равно пришлось поднять голову – Лидия Петровна строго-настрого запретила бубнить, глядя в пол.

– Борис Леонидович Пастернак. «Рождественская звезда», – объявила откуда-то Лидия Петровна.

– Стояла зима. Дул ветер из степи, – начала Катя в наступившей вдруг тишине, собственный голос теперь казался почему-то незнакомым и неприятно дрожал. – И холодно было Младенцу в вертепе на склоне холма…

Она увидела вдруг, что прямо на нее смотрит отец Митрофан. Дыхание перехватило. И тут он опять подмигнул. Или показалось? Хорошо, что дальше вступала Соня:

– Его согревало дыханье вола. Домашние звери стояли в пещере…

Хлопали им громко и радостно, все улыбались, а отец Митрофан хлопал широко, необычно – разводил руки, как будто лепил снежок и собирался кинуть его на сцену.

Домой они с мамой шли по свежему похрустывающему снегу – весь вечер мело, а потом снег прекратился и сильно похолодало. Морозный воздух заклеивал нос, Катя терла его варежкой. В другой руке она несла подарок в блестящем пакете – пряник в виде елочки и маленькую бумажную икону Рождества.

– Чудо Божие! – говорила мама. – Какое же счастье, что ты не в этом «обезьяньем питомнике»! Сколько же нам Бог всего посылает! Сейчас придем, лампадку зажжем, помолимся, Бога поблагодарим.

«Обезьяньим питомником» отец Митрофан называл обычную школу, всегда говорил в проповедях, что детей там калечат, поэтому первым делом было решено создать свою гимназию, пока только начальные классы, но все равно – оазис в этом развратном мире, который катился в ад: здесь учились только приходские дети, а учили их приходские учителя. Для благого дела нашлось и помещение – храму вернули одно из отнятых после революции зданий, в котором при советской власти был детский сад. Утром все классы собирались в холле, где висели иконы (иконы, впрочем, были и в каждом классе, но в холле стоял еще аналой и подсвечник). Там все вместе пели «Царю Небесный», а после уроков собирались, чтобы пропеть благодарственное «Достойно есть». Закон Божий вел сам отец Митрофан: всех детей собирали в самом большом классе, рассаживали в кружок, а он садился в середину, разъяснял библейские сюжеты и евангельские притчи, интересно рассказывал, как устроен храм, из чего состоит священническое облачение, какие бывают церковные праздники, что такое чины ангельские, как причисляют к лику святых.

Но вскоре оказалось, что милость Божию – учебу в такой школе – еще надо заслужить.

Началось все с дачи. Там у Кати были подруги – Аля и Маша. На даче Катя в первый же день, как приехала, собрала своих подруг в секретном шалаше и рассказала страшную тайну про Антихриста.

Они дружили с самого раннего детства, все лето играли, катались на велосипедах, выясняли отношения с мальчишками с соседней улицы. За Алю Катя один раз серьезно подралась с главарем врагов – отбила из плена, Маша как-то отмывала Катю под пожарным краном, когда мальчишки столкнули ее в канаву и запихнули строительной глины за шиворот. Катя убегала от них через забор и порвала шорты, а у Маши были точно такие же, и она отдала Кате свои, чтобы бабушка ее не ругала.

Поэтому лучших друзей необходимо было предупредить – что Антихрист придет совсем скоро, что уже упала звезда Полынь – Чернобыль – и отравила воду, и скоро всем будут ставить печати на лоб и на правую руку, но принимать их нельзя!

Надо потерпеть всего три года, и тогда точно будешь в Царствии Небесном.

Но уже в тот же день, после обеда, мама не дала Кате сразу убежать к друзьям, а позвала в комнату – нужно было поговорить. Оказалось, что на последнем родительском собрании в школе предупредили: детей надо ограждать от мира, потому что оазис создан не для того, чтобы превращать его в притон. С мирскими детьми общаться нельзя. Катя ужасно расстроилась и даже собралась плакать, но мама утешила – ладно, этим летом еще можно играть, но меньше и не в пост – нельзя все время проводить жизнь в праздности и развлечениях. Надо думать и о душе.

Так дача стала больным местом в деле спасения.

Раньше все соседи дружили. Если кто-то затевал пироги, то обязательно делился со всеми, по вечерам взрослые собирались вместе у кого-нибудь смотреть телевизор, пили чай, смеялись и разговаривали на веранде, разрешая детям бегать и играть допоздна. Иногда Катю отпускали с Алиными родителями на пикник или на озеро, а Машины родители затевали целые «вечера»: дядя Лева был физик, ученый, кажется, знал все на свете, интересно рассказывал всякие истории, показывал опыты и задавал мудреные задачки, а тетя Света читала вслух интересные книги, и все пили чай, сидя за круглым столом под большим уютным абажуром с кистями.

Теперь же Катины родители перестали печь пироги и ходить в гости – смотреть «бесовский ящик» и проводить время в праздных разговорах. В Петров пост Катя больше не ходила на «вечера», потому что к чаю подавали конфеты и пирожные, а их в пост нельзя, и не участвовала в спектаклях, которые устраивали дети под руководством Алиной бабушки для всех соседских родителей, потому что театр – это лицедейство и грех. Соседи из-за этого, конечно, обижались, но что было делать! В Геенну Огненную Катя никак не хотела.

Про Геенну она в первый раз всерьез задумалась на одной из проповедей отца Митрофана. Проповеди ей нравились: во время них можно было сидеть – на солее или на корточках, можно было запасти заранее воска с подсвечника или набрать бумажек со стола, где пишут записки, из воска что-нибудь лепить, а из бумажек – мастерить. Один раз Катя попробовала притащить в храм карандаши, чтобы даже порисовать, но мама карандаши забрала и рисовать на проповедях не разрешила – баловство. Хотя Катя же не просто так сидела и баловалась, она еще и внимательно слушала.

Отец Митрофан обычно говорил о том, как далеки все от спасения, как все ужасны и грешны. Слушать это было грустно. Раньше Катя утешала себя тем, что это всё – для взрослых, но именно на этой проповеди услышала страшное.

– Смерть приходит внезапно, – сказал отец Митрофан. – Заберет Господь душу, вот прямо сегодня, когда вернемся со службы, когда сытно так пообедаем, расслабимся, на диванчике растянемся с удовольствием. А тут – перед Господом предстать. А мы готовы?

Дома после обеда Катя на всякий случай решила никуда не ложиться и не расслабляться и поэтому села за стол с «Искрой Божией», книжкой «для девочек, девиц и жен», родительским подарком на именины. Книжка раскрылась на маленьком рассказе о детях, которые гуляли по кладбищу и видели маленькие могилки. Дети ведь тоже умирают – так было сказано им, легкомысленно веселящимся и проводящим время в праздности.

Да, знак был очевиден, ей тоже уже пора было спасаться, а не только праздно сидеть на солее и надеяться, что всё это она исполнит, «когда вырастет», – она могла и не успеть вырасти. Вдруг Бог решит, что она бесплодная смоковница? Все-таки уже три года ходит в храм.

Но избежать Геенны было не так-то просто. Нужно было не грешить, но при этом сам отец Митрофан говорил, что все люди грешны по своей природе, что грехам нашим несть числа, как песку морскому, что бес не дремлет и всегда нас искушает. Катя со вздохом соглашалась – да, это так. Человек грешен по своей природе – это истинная правда, потому что ее природа просто не могла без конфет, никак. Двух к чаю ей было мало, гортанобесие одолевало ее, она лезла тайком в буфет, хватала целую горсть и (жадность!) еще и вторую, прислушиваясь, не идет ли по коридору мама, а потом было тайноядение в комнате, но тайное становится явным – мама обнаруживала под диваном забытый фантик, ругала, прятала конфеты в хитрые места, но Катя всегда их находила. Сколько ни пыталась она, покаявшись в непослушании, в ссорах и даже драках с Митей, исправиться – ничего у нее не выходило, она согрешала вновь и вновь, вела себя плохо, в постные дни веселилась, помыслы – хулиганить, брать что-нибудь без разрешения – приходили к ней постоянно. Более того – все эти грехи составляли ее жизнь, как бы она жила, если бы была безгрешной? Наверное, как-то совсем грустно.