Кукушонок

Даже когда мы жили с Гернотом в нашем домике, я иногда ловила себя на попытках наступать лишь на цветные островки — уже изрядно потертые — голубого ковра, унаследованного от дедушки с бабушкой. И за нашими старшеклассниками я иной раз замечаю, как они стараются не наступать на группы черно-зеленых плиток в школьном коридоре. Если наступишь, тебе грозит плохая оценка или другое подобное несчастье. Однажды я застукала за этой игрой даже Мануэля и не смогла сдержать улыбки. Он не знал, что за ним наблюдают, и шел по коридору, то мелко семеня, то размашисто перешагивая через опасные места. Да он еще ребенок, подумала я с умилением.

У большинства педагогов есть собственные семьи. Мы с Гернотом тоже хотели ребенка, но у нас никак не получалось. Пожалуй, именно это и стало, в конце концов, причиной нашего постепенного охлаждения. Когда несколько лет подряд приходится заниматься сексом по календарю, это изнуряет; в какой-то момент мы смирились и перестали прилагать к этому специальные усилия. Моя гинекологиня не могла найти причину моей бездетности, да и у Гернота ситуация никак не выглядела безнадежной.

У Биргит тоже нет детей, но она якобы и не хочет. Иногда она заговаривала об усыновлении и о том, что в наши дни есть много сирот из-за войн. Но соответствующих шагов так и не предприняла, и я не думаю, что ее муж был бы в восторге от этого. Во время наших общих отпусков, теперь оставшихся в прошлом, эта тема никогда не обсуждалась.

Как Биргит, так и я вкладываемся в наших учеников с гораздо большим увлечением, чем многие другие коллеги. У меня это определенно связано с несбывшимся желанием иметь собственных детей; у Биргит, может быть, тоже, только она в этом не признается. Я вообще мало знаю о ее чувствах, потому что мы обсуждаем в основном повседневные вещи или болтаем о пустяках. Когда я не в духе, я вообще стараюсь ее избегать.

— Ну как там Мануэль, продвигается? — спросила я, когда у нас обеих совпал пустой урок и мы сидели в учительской.

Биргит кивнула, допила последний глоток кофе и потом уверенно подтвердила:

— Еще бы, ведь я стараюсь отрабатывать свои деньги! Он теперь всегда учтиво говорит: «J’ai compris, madame!», когда что-то до него доходит.

— Он что-нибудь говорил про свои личные проблемы? — продолжала я выспрашивать.

— Мало что. Но ты наверняка и сама знаешь, что у него родители в разводе. Понятия не имею, страдает ли от этого Мануэль. Отец, во всяком случае, в полном порядке. К сожалению, сейчас он безработный.

— Он химик вроде бы?

Биргит кивнула, надкусывая рожок, обильно намазанный колбасным фаршем. Сколько я ее знаю, она всегда ест жирное, не занимается никаким спортом и все равно остается стройной. Потом она взяла бумажную салфетку, вытерла рот и неожиданно спросила:

— А как вообще-то называли метросексуалов в прежние времена?

— Если совсем по-старомодному, что-то типа пижон или красавчик, — сказала я. — Или, может, щеголь, франт, сноб, джентльмен или денди? Хватит тебе на выбор?

— Аня, ты непревзойденный знаток! — восхитилась она. — На спор, столько синонимов не найдешь даже в синем Дудене^[2]! Штеффен вчера спросил у меня, что означает это выражение, и я смогла объяснить ему лишь в общих чертах: мол, это стиль жизни мужчин, которые, не являясь геями, все-таки прихорашиваются на манер женщин и…

— Ты объяснила ему совершенно точно, — сказала я. — А какого мужчину ты, собственно говоря, имела в виду?

— Пижона, конечно, — перешла она на шепот, и мы обе прыснули. Это прозвище мы дали новому директору нашей гимназии имени Генриха Хюбша.

2

Вначале урок — против ожиданий — шел очень хорошо. Вообще-то наши ученики не особо интересуются поэзией барокко, но совсем уж игнорировать учебный план тоже нельзя. Стихотворение «Вечер» Андреаса Грифиуса — дело непростое, и я настроилась на скучающий и невнимательный класс. Однако в этот раз я заранее — за два дня — раздала им листки с заданием для разбора, потому что мне лень было после копирования относить их в мой ящик или нести домой в и без того набитой сумке. Это было ошибкой, но кто же мог предвидеть, что в Интернете именно этот текст наилучшим образом разобран и разложен по полочкам.

День быстрый промелькнул,

Взвила знамена ночь.

Высказаться рвались почти все. Они непременно хотели донести до меня, что «ночь» несет смысловую нагрузку смерти. И так далее. Они знали, что это сонет, они рассуждали о Тридцатилетней войне так, будто в ней участвовали их родители, они небрежно бросались такими понятиями, как «суета сует» и живописали надежду многострадального народа на лучшую участь на том свете. Я не успевала задать вопрос, как уже получала ответ. Четырнадцатилетние ученики, из которых обычно приходилось клещами вытягивать каждое слово, ошеломляли меня своими глубокими познаниями.

После этого необыкновенного урока немецкого языка я вздыхала словами Грифиуса:

— На что убито время!

Однако Биргит смотрела на это иначе. Мы опять сидели на наших неудобных, выкрашенных в оранжевый цвет деревянных стульях в учительской и пили холодный чай. Кофейный автомат в очередной раз сломался.

— Какая разница, где они этого набрались, — рассуждала она. — Ведь они старались, потратили на это силы. И, вероятно, теперь много чего знают о барочном филинге!

Это наша с Биргит старая игра — коверкать слова и изощряться в способах выражения.

— Бесценная Биргит, таких англицизмов, как «филинг», я бы не потерпела от своих учеников. И когда ты, наконец, поймешь: я хочу, чтобы они проработали материал, а не талдычили мне молитвы, как двадцать два попугая.

— Милейшая Аня, да что ты говоришь! Попугаи, конечно, могут подражать звукам, но уж молиться — никак!

— Ну конечно! — Я задрала заостренный клюв к небу и сложила коготки, изображая молящегося попугая, и мы опять расхохотались. Слишком громко. Старательный стажер в дальнем углу бросил в нашу сторону укоризненный взгляд.

Впервые за последние месяцы я слегка повеселела, поэтому мне было плевать на его неодобрение.

Большинство коллег в учительской сейчас не в духе, потому что нам предстоит конференция, которая выматывает больше, чем пять уроков. Перед нами с Биргит лежит по стопке диктантов, которые мы сейчас, вообще-то, должны проверять.

— Выйду-ка еще раз на балкон, — сказала Биргит.

С тех пор, как у нас больше нет курительной комнаты, курящие учителя выходят посмолить на балкончик, который скрыт за углом здания и ниоткуда не виден. Я иду за ней, потому что там можно поговорить без помех.

— Кстати, у твоего Мануэля самые длинные ресницы, какие мне случалось видеть у мальчишек, — сказала Биргит, затягиваясь своим голубым «Голуазом».

— Да, он и впрямь хорошенький парнишка, — согласилась я. — Уши, правда, немного великоваты. С недавних пор им, кажется, заинтересовалась эта анорексичка Ванесса из десятого. Жаль, что она на голову выше его.

— Большие уши — признак интеллекта. У Сэмюэля Беккета тоже ничего себе локаторы, — заявила Биргит, которая преподает еще и английский.

Какое-то время мы молчали, глядя на бегущие облака. Я поглядывала на часы, потому что до конференции мне непременно надо было еще сходить в туалет.

— Сегодня один шестиклассник мне жаловался, что Пижон отнял у него мобильник, а когда он запротестовал, тот швырнул в него кусок мела.

— Вот уж такого никак нельзя!

— Разумеется, нельзя. Между прочим, вчера я встретила Пижона в супермаркете. Он был с женой, — продолжала болтать Биргит. — What an odd couple! Ты бы их видела!

— Ну, расскажи, — жадно попросила я, поскольку Биргит злословит не только с удовольствием, но и талантливо. За это я прощаю ей заносчивую тягу к цитатам.