В одном лице (ЛП)

«Твой отец считал, что его карьера в вооруженных силах сложится лучше, если он запишется добровольцем, и так он и поступил в январе 1943 года», — рассказывала мама. («Карьера в вооруженных силах» тоже была явно не из ее словаря; здесь так и торчали уши парня из Гарварда.)

Отец отправился автобусом в Форт-Девенс, штат Массачусетс, — место начала своей службы — в марте сорок третьего. В то время воздушные силы входили в состав армии; он получил специальность техника-криптографа. Для начальной подготовки воздушные силы выбрали Атлантик-Сити и окружающие его песчаные дюны. Мой отец и его товарищи по призыву были расквартированы в роскошных отелях и привели их в весьма плачевное состояние. Дед рассказывал: «Никто не спрашивал у них удостоверения в барах. По выходным город наводняли девушки — в основном госслужащие из Вашингтона. Я думаю, у них там была веселая жизнь — хотя в окружающих дюнах и палили из всевозможного оружия».

Мама рассказывала, что приезжала к отцу в Атлантик-Сити «разок-другой». (Когда они еще не были женаты, а мне было около года?)

Должно быть, на свою «свадьбу» в Атлантик-Сити в апреле сорок третьего мать поехала в сопровождении деда; получается, что вскоре после этого моего отца отправили в школу шифровальщиков ВВС в Паулинг, штат Нью-Йорк, где он научился работать с полосковыми шифрами и кодовыми книгами. В конце лета сорок третьего отца перевели в лагерь Чанат-Филд в Рантуле, штат Иллинойс. «В Иллинойсе он изучил криптографию от корки до корки», — сообщила мама. Значит, спустя семнадцать месяцев после моего рождения они еще общались. (Выражение «от корки до корки» мама тоже употребляла нечасто.)

«В Чанат-Филд твой папа познакомился с главным военным шифровальным аппаратом — по сути, это был телетайп, совмещенный с набором шифровальных дисков», — рассказывал дед. С тем же успехом он мог бы объяснять мне все это на латыни; впрочем, возможно, даже отсутствующему отцу не удалось бы растолковать мне, как работает шифровальная машина.

Дед ни разу не произнес прозвище «связист» или «сержант» с презрением, и с удовольствием пересказывал мне военные приключения моего отца. Должно быть, именно участие в постановках любительского театра Ферст-Систер помогло деду развить способность к запоминанию столь мелких подробностей; он мог пересказать в точности все, что происходило с моим отцом, — и не могу сказать, чтобы работа военного связиста, шифрование и расшифровывание секретных донесений, была такой уж неинтересной темой.

Штаб-квартира 15-й воздушной армии США размещалась в Италии, в городе Бари. 760-я эскадрилья бомбардировщиков, куда зачислили моего отца, расположилась на военно-воздушной базе Спинаццола — к югу от города, среди фермерских полей.

После высадки союзников в Италии 15-я воздушная армия участвовала в бомбардировках южной Германии, Австрии и Балканского полуострова. С ноября сорок третьего и до весны сорок пятого в этих боях погибло больше тысячи тяжелых бомбардировщиков Б-24. Но шифровальщики не поднимались в воздух. Мой отец почти не выходил из шифровальной комнаты на базе Спинаццола; последние два года войны он провел в обществе своих кодовых книг и непостижимого шифровального устройства.

Пока бомбардировщики атаковали промышленные комплексы нацистов в Австрии и нефтяные месторождения в Румынии, боевые вылазки моего отца ограничивались городом Бари — в основном он ездил туда, чтобы продать свои сигареты на черном рынке. (Сержант Уильям Фрэнсис Дин никогда не курил, заверила меня мать, но продал в Бари достаточно сигарет, чтобы по возвращении в Бостон купить на вырученные деньги автомобиль — двухдверный «шевроле» 1940 года выпуска.)

Демобилизовался отец сравнительно быстро. Весну сорок пятого он провел в Неаполе и описывал этот город как «оживленный, чарующий и затопленный пивом до крыш». (Описывал кому? Если они с мамой развелись, когда мне еще не было двух, — каким образом, кстати, развелись? — то почему он продолжал ей писать, когда мне уже исполнилось три?)

Может быть, на самом деле он писал деду; ведь именно дедушка рассказал мне, как отец сел на корабль в Неаполе. После короткого пребывания в Тринидаде военно-транспортный самолет С-47 переправил его в Бразилию, в Натал, где, по словам отца, был «очень хороший кофе». Из Бразилии он добрался до Майами на другом С-47 — его отец охарактеризовал как «развалину». Военный поезд, идущий на север, доставил солдат до пунктов демобилизации; в итоге мой отец снова оказался в Форт-Девенс, штат Массачусетс.

На дворе стоял октябрь 1945 года, и вернуться в Гарвард на тот же курс отец уже не успевал; он купил «шеви» на деньги, вырученные на черном рынке, и устроился на временную работу в отдел игрушек «Джордан Марш» — крупнейшего универмага в Бостоне. Осенью сорок шестого он вернулся в Гарвард, выбрав основной специальностью романистику — как объяснил мне дед, это означает языки и литературу Франции, Испании, Италии и Португалии. («Ну, может, какая-то страна в этом списке и лишняя», — сказал дедушка.)

«Твой отец был спецом по иностранным языкам», — говорила мама, — значит, наверное, и в криптографии он был спецом? Но почему маму или деда вообще заботило, что изучал в Гарварде мой сбежавший отец? Как им стали известны эти подробности? Откуда?

У нас было фото отца — многие годы я знал его только по этой фотографии. На снимке запечатлен очень молодой и очень худой парень (фото сделано в конце весны или начале лета 1945-го). Он ест мороженое на борту военного транспортного судна; его сфотографировали где-то между побережьем южной Италии и Карибами, перед высадкой в Тринидаде.

Вероятно, мое детское воображение тогда почти без остатка захватило изображение черной пантеры на летной куртке отца; этот свирепый зверь служил символом 760-й эскадрильи. (Шифрованием занималась исключительно наземная команда — но шифровальщикам все равно выдавали летные куртки.)

Меня преследовала навязчивая идея, будто во мне самом есть что-то от героя войны, хотя подробности военных подвигов отца звучали не очень-то героически — даже для ушей ребенка. Но дед, которого страшно интересовало все, что касалось Второй мировой, всегда говорил мне: «Я вижу в тебе задатки героя!».

Бабушка едва ли могла найти доброе слово для Уильяма Фрэнсиса Дина, а мама неизменно начинала (и по большей части заканчивала) его характеристику словами «очень красивый» и «отваги выше крыши».

Нет, не совсем так. Когда я спросил, почему они расстались, мама объяснила, что застала отца, когда он целовался с кем-то другим. «Я увидела, как он кое с кем целуется», — только и сказала она, так бесстрастно, как будто суфлировала актеру, забывшему слова. Мне оставалось лишь заключить, что она увидела этот поцелуй, когда носила меня — может, даже когда я уже родился, — и успела разглядеть достаточно, чтобы понять, что поцелуй отнюдь не дружеский.

«Видать, они целовались по-французски, это когда тебе язык суют в рот», — как-то раз доверительно сообщила мне бесцеремонная двоюродная сестра — дочь той самой чванливой тети, о которой я уже не раз упоминал. Но с кем целовался мой отец? Не с одной ли из тех вашингтонских госслужащих, что стекались по выходным в Атлантик-Сити? — гадал я. (Иначе зачем дедушка вообще мне о них рассказывал?)

Вот и все, что я знал об отце; прямо скажем, не много. Однако и этого с лихвой хватило, чтобы я начал относиться к себе с подозрением — и даже с неприязнью, — поскольку приобрел склонность приписывать все свои недостатки наследию моего биологического отца. Я винил его в каждой своей дурной привычке, в каждом грязном секрете; короче говоря, я был уверен, что все мои демоны перешли мне по наследству от него. Все черты, к которым я относился с недоверием или страхом, конечно же, достались мне от сержанта Дина.

И впрямь, разве мама не обещала, что я стану красивым? Что это было, как не проклятие? Что до отваги — то разве я не вообразил (это в тринадцать-то лет), что могу стать писателем? Разве не представлял, как занимаюсь сексом с мисс Фрост?