Она так долго снилась мне...

Я всегда держался среди ровесников особняком, не участвовал в общих играх, не лез в главари, не добивался внимания девочек. И даже когда заикание с годами прошло, я продолжал держаться в стороне. Соблюдал небольшую дистанцию, позволяющую мне чувствовать себя в безопасности. Не лез в гущу событий, а оставался внимательным наблюдателем.

Когда ты смотришь на мир со стороны, становятся очевидны его лицемерие и ханжество, можно отследить все ролевые игры, основанные на лжи и обмане, оценить всю неискренность привязанностей. Мне кажется, что люди вечно представляются друг перед другом. Они клянутся в верности, целуются, влюбляются, обещают друг другу любовь до гроба, награждают друг друга пышными эпитетами и превозносят по пустякам.

Так я наблюдал, анализировал, отдалялся от мира.

В итоге вырос человеком со сложным характером, принципиальным и непримиримым, честным и неподкупным, нетерпимым и упрямым. Я искал истину, но не был способен ничего сочинить, описать свои чувства, воплотить в действие свои идеи. А следовательно, одиноким.

Сочинительство было для меня способом извлечь на свет божий живущие во мне миры, приручить свои страхи, выплеснуть на бумагу любовь к жизни.

Папа был квалифицированным рабочим на металлургическом заводе, мама — парикмахершей. Они любили друг друга, и чувство их было чистым и глубоким — одного взгляда было достаточно, чтобы выразить его. Не знаю, возникла ли у них романтическая влюбленность с первого взгляда. Думаю, они просто восприняли свой союз как данность. По крайней мере, мне всегда нравилось так думать. Но нет сомнений, что их связывала настоящая любовь. Любовь, за долгие годы заботливо взращенная из зерна. Чувство, основанное на терпении и самоотдаче.

Они жили друг другом, жили друг ради друга и еще ради меня.

Мою страсть к чтению и сочинительству они считали признаком детской одаренности, которую в школе не сумели распознать. Гордо заявляли тем, кто готов был их слушать, что их сын, когда вырастет, станет писателем. Я не возражал.

Со временем тяга к чтению пересилила страсть к сочинительству. Я писал лишь короткие рассказы — больше по привычке — или же стихи, посвященные той, которую однажды полюблю, пусть пока она и затеряна в пространстве и времени, в снах и мечтах…

Но я был убежден, что где-то обязательно есть девушка, предназначенная только для меня, и я узнаю ее с первого взгляда. Только не думайте, что я тешил себя иллюзиями, внушенными слюнявым романтизмом. Напротив, я подчинил ощущения трезвому расчету. Я понимал любовь как чувство, которое ждет меня в будущем: она придет ко мне, властно поселится в моем сердце и возвысит меня над обыденной реальностью. Под сенью любви моих родителей я сумел определить свои требования и выработать принципы, которые приведут меня к той единственной, которой я смогу доверить свою жизнь. Вот эти принципы: никогда не врать; не позволять гордыне управлять моим разумом и действиями; вместе, на равных, сооружать фундамент храма высоких отношений, преданных взглядов и разумных, искренних речей.

Потому моя личная жизнь была, по правде говоря, бесславной. Мне порой нравились какие-то девушки, им удавалось соблазнить меня, но ни одна не задержалась надолго — так, незначащие отношения.

Вернее сказать, они как раз что-то значили, но настолько одно и то же, что даже становилось скучно. Я ценил красоту и нежность девушек, восхищался богатством и сложностью их эмоций, но оставался сторонним наблюдателем. Их достоинства были способны растрогать меня, разбудить мое сердце, но оно оставалось свободным, чувства пролетали, не задерживаясь. Влюбленность проходила, уступая место каким-то формальным отношениям, в которых оба, казалось, играли свою роль. Играли роли возлюбленной и возлюбленного, роли жениха и невесты, всячески старались изобразить пару.

Девушки жаждали романтических встреч, сцен в голливудском духе, залогов любви, которые потом можно было бы предъявить подругам и родителям. Им нужны были обещания и клятвы, чтобы хвастаться перед подружками, они ждали от меня подвигов, чтобы гордиться мной. В общем, сплошные штампы, надерганные из кино, рассказов подружек и популярных песен. Я появлялся в их жизни, как зритель, занимающий в театре откидное сиденье. При этом я всегда испытывал к ним нежные чувства. Но что такое нежность по сравнению с истинной любовной страстью! А ее-то как раз я не мог им дать и не стремился получить.

Когда они все же решались проверить меня, прощупать на предмет дальнейших отношений, когда требовали от меня слов любви и напрямую спрашивали, чего же я от них хочу, я отвечал прямо и честно, и тогда они, как правило, обижались.

Искренность несовместима с романтизмом. Она разоблачает его легковесность и напыщенность, его тягу к наигранным чувствам и красивым словам.

Порой расставания сопровождались потоками слез, и я удивлялся, как можно раздуть трагедию на пустом месте: ведь так мало чувств было вложено во все эти истории. Конечно, мне было жаль, что бедняжки так страдают, но я знал, что они меня очень скоро забудут. И когда спустя несколько недель или месяцев я узнавал, что они утешились, что счастливы с другим возлюбленным и строят с ним планы на будущее, передо мной открывалась печальная истина: не меня они любили, но саму идею любви. Пережитая ими драма составляла часть общей комедии: первый нежный взгляд, первый поцелуй, первая лживая клятва… И когда я об этом думал, меня охватывал ужас: ведь я мог бы поддаться, плениться чарующей музыкой их чувств, забыть свои принципы, сложить оружие, позволить окрутить себя, обручиться, жениться и обречь себя на безнадежное и унылое существование. Пусть кто-нибудь другой играет эту роль.

Мое убеждение только крепло.

Меня ждет одна-единственная женщина.

Она предназначена мне судьбой.

Лишь с ней я смогу разделить свою жизнь, лишь она станет матерью моих детей и моей спутницей в старости.

Нужно только уметь ждать.

Я занялся филологией. Может, в этом проявилась тайная надежда неспешно продвинуться на пути к написанию романа? Не знаю. Иногда, если стесняешься каких-то воспоминаний, зарываешь их так глубоко, что и не достать. Закончив учебу, я устроился на работу корректором в журнал мод. И оказалось, что в этом чисто женском обществе моя личность расцвела и сумела плодотворно раскрыться. Девушкам-сотрудницам нравилась моя внешность, мой замкнутый характер интриговал их и задевал за живое, а страсть к литературе вызывала восхищение: как известно, в царстве слепых и кривой — король. Высокий рост и развитая мускулатура, унаследованные от отца, четкость и жесткость черт, проявившиеся от долгого пребывания в одиночестве, — все эти факторы создали мне репутацию крутого парня. А природная кротость и мягкость тем более импонировали молодым журналисткам. Их весьма привлекала компания доброжелательного и надежного человека, который ничего от них не требует. У меня с этими свободолюбивыми, целеустремленными и самоуверенными существами установился негласный договор, который вполне меня устраивал: ночь-другая вместе, время от времени походы в ресторан или в кино, приятное общение, дружеские шутки, увлекательные беседы, никакого буйства страсти и наигранных страданий.

Вот так я и жил тогда — и тут мне приснился этот сон. Оттого ли он так поразил меня, что явился подтверждением моих жизненных установок? Или оттого, что предвещал трагедию, перевернувшую всю мою жизнь?

Мужчинам всегда удавалось обвести меня вокруг пальца. Слишком я была доверчивая: разом раскрывалась, мгновенно увлекалась. Пара нежных слов, брошенное вскользь обещание — и я уже влюблена. По сути дела я никогда не расставалась с убеждением, что жить — значит принадлежать. Принадлежать семье, принадлежать мужчине.

Было ли так потому, что я вечно пыталась найти отца, которого у меня не было, пыталась найти семью, которой до меня не было дела?