Площадь Диамант

Мы кружили по улицам до восьми и все молчком, точно немые от рождения. Когда Кимет ушел, я посмотрела на небо, и оно было сплошь черное. Не знаю… Странно, вроде какая-то тайна во всем.

III

В тот день мы не договаривались, а он вдруг вырос на углу, как из-под земли.

— Бросай работать у этого типа. Я знаю — он пристает к своим продавщицам.

Меня прямо в дрожь, и я ему — не кричи, разве можно взять и уйти ни с того ни с сего, хозяин мне слова плохого не сказал, да и вообще мне у него нравится работать. А если, говорю, тебе позарез, чтобы я ушла, тогда не знаю… Ну а он, что, мол, как-то зимой к вечеру приходил посмотреть, и пока я занималась с одной сеньорой, которая выбирала коробку шоколадных конфет, мой хозяин так и зыркал на меня, вернее не на меня, а на мой зад. Я ему — ты себе много позволяешь и лучше все разом порвать, если у тебя нет ко мне веры.

— Есть, но я все равно не желаю, чтобы этот кондитер на тебя облизывался.

— Да ты в уме, — говорю, — мой хозяин — порядочный человек, у него в голове столько дел. Ты вообще!

У меня все лицо горело от злости. А он вдруг как схватит меня за шею и давай тянуть к себе. Я закричала — убирайся, не то позову полицию! Три недели не показывался, мне стало жалко, что я порвала с Пере, ведь Пере — очень хороший, хоть бы раз чем обидел. И вдруг объявляется этот Кимет, стоит как ни в чем не бывало, руки в карманах, и первые его слова: по твоей милости бедную Марию по боку…

Мы пошли к улице Майор де Грасия, по Рамбла-дель-Прат. И возле одной лавки, где выставлены у дверей мешки с зерном, Кимет сунул руку в мешок и вытащил горсть вики, красивая, говорит, очень. Идем дальше, и когда я на что-то загляделась, он взял и насыпал мне вику за ворот. Потом вдруг остановился у витрины магазина готового платья: вот, посмотри, как мы поженимся, ты купишь себе такой передник. Я говорю, фу, как у приютских, а он — молчи, мама всегда такие носит. Я осмелилась и говорю — кто бы не носил, они все равно некрасивые…

Он сказал, что хочет познакомить меня с матерью, у них уже был разговор, и ей не терпится посмотреть, какую невесту выбрал ее сын. Мы пошли к ней в следующее воскресенье. Она жила одна. А Кимет снимал комнату с пансионом, чтобы ей с ним не было забот. Да и вообще, говорит, когда они врозь, у них отношения прекрасные, а когда вместе — ссоры без конца. Мама его жила в маленьком доме возле улицы Периодистас, и с галереи ее дома было видно море, а иногда все затягивало туманом. Мама у него была маленькая, аккуратненькая, и волосы мелкими кудряшками, в парикмахерскую ходила завиваться. Весь ее дом — в бантиках. Кимет еще раньше про это рассказывал. Над распятьем, где кровать, большой бант. А кровать из черного дерева, старинная, с двумя перинами и покрывало кремовое с алыми розами, по низу оборка с алым кантом. На ящиках ночного столика тоже банты. И на каждом ящике комода, на всех дверных ручках — по бантику.

Я сказала — до чего Вы любите бантики. А она — без них дом не дом. И спросила: нравится ли мне работать в кондитерской. Очень, говорю, сеньора, особенно люблю закручивать золотую тесемочку бантиками. Всегда жду праздников, дверной колокольчик звенит, не переставая, и касса — трик-трак, трик-трак, а ты только успевай коробки завязывать.

— Что за удовольствие? Не понимаю, — сказала в ответ.

К вечеру Кимет ткнул меня локтем — пора собираться. И когда мы уже стояли в дверях, его мать спросила: ну а домашние дела тебе нравятся?

— Конечно, сеньора!

— Это уже лучше.

И велела подождать, ушла куда-то, потом вернулась в комнату с двумя розариями^[11] из черных бусин — мне в подарок. Когда мы отошли порядочно от ее дома, Кимет сказал — она от тебя в восторге.

— А о чем мама с тобой говорила на кухне?

— Что ты очень хороший.

— Так я и знал.

Уставился в землю и поддел ногой маленький камешек. Я сказала, что не знаю, как — для нее…

И больно ущипнул меня за плечо. Я стала тереть это место, а он что-то спрашивает, не пойму что, а потом вдруг ни с того ни с сего: надо купить мотоцикл, это стоящая вещь. Мы, говорит, как поженимся, будем путешествовать по всей Испании, ты, говорит, будешь сидеть сзади. И еще спросил, каталась ли я хоть раз на мотоцикле, я — откуда и боюсь до смерти. Тут он распушился, как воробей, и сказал довольным голосом — это ты зря, лапуня.

Мы зашли в кафе-бар «Монументаль» перекусить что-нибудь и выпить. Кимет увидел своего приятеля Синто — глаза у него большущие, как у коровы, что задумалась, а рот чуть набок; и он сказал нам, что на улице Перла есть одна квартирка по сходной цене — недорогая, но запущенная, хозяину неохота возиться, и ремонт всегда делают жильцы за свой счет. Квартира на верхнем этаже, и мы обрадовались, значит, у нас будет террат^[12]. Конечно будет, потому что у соседей внизу есть патио, а у тех, кто на втором этаже, — винтовая лестница прямо в маленький садик, где птичник и мойка. Кимет слушает и сияет, такую квартиру, говорит, упускать нельзя, и Синто сказал, что назавтра они с Матеу туда придут и чтобы мы там были. Надо всем сразу собраться. Тут Кимет спросил, не продается ли где подержанный мотоцикл, потому что Синто работал в гараже у своего дяди. Синто пообещал разузнать. Они разговаривали вдвоем, точно меня и нет рядом. Мама никогда не говорила со мной про мужчин. Они с отцом то ссорились, то молчали, и так год за годом. Сидят, бывало, в столовой вечером в воскресенье, будто немые. А как мама умерла, жизнь у нас пошла и вовсе без слов. Когда отец снова женился, мне в доме вроде и приткнуться некуда. Жила, как кошка приблудная, ходила туда-сюда, то хвост поджат, то кверху, вот уже время обедать, вот уже — спать, одна разница: кошке на жизнь не зарабатывать. В общем, жили молча, без слов, и я страшилась всего, что во мне копилось, даже не понимала, во мне это или нет…

Когда мы прощались на трамвайной остановке, я услышала, как Синто сказал Кимету: где ты откопал такую красотку, а Кимет — ха-ха-ха!

Дома я положила оба розария на ночной столик и выглянула в сад через окно. Внизу соседский сын — он в армии служил — пил воду. Я скатала бумажный шарик, бросила в него и спряталась.

IV

— Хорошо, что ты рано выходишь замуж. Тебе нужен муж и крыша над головой.

Сеньора Энрикета, она на углу у кинотеатра «Смарт» продавала жареные каштаны и батат^[13], это зимой, а летом, в выходные — арахис и другие орешки. Она всегда помогала мне то тем, то другим, то добрым советом. Сидит, бывало, против меня, сидим мы обе у двери на галерею и говорим, говорим. Потом она вдруг смолкнет, начнет рукава закатывать, закатает выше локтя, и снова у нас разговор. Сеньора Энрикета была высокая, рот, как у большой рыбины, а нос кульком. Зимой и летом на ней всегда белые чулки и черные туфли. Чистенько одевалась. И очень любила попить кофейку. Дома у нее на шнурке — красный с желтым^[14] — висела картина; на этой картине изображены огромные лангусты в золотых коронах, с человечьими лицами и распущенными волосами, как у женщин. И вся трава вокруг этих лангустов, которые вылезли из бездны, была выжжена, а вдали море и небо темно-красного цвета, как бычья кровь. И эти диковинные твари в железных панцирях били хвостами, точно собрались сгубить все живое… За окном шел дождь, мелкий такой, частый. Сеял и сеял по крышам, улицам, садам и над морем, словно тому своей воды мало, и над горами, наверно, тоже. До вечера еще далеко, а почти ничего не видно. На бельевой проволоке висели большие капли, повисят-повисят и пустятся вдогонку одна за другой и какая-нибудь упадет, но прежде чем упасть, вытягивается, вытягивается, словно ей никак не оторваться от проволоки. Дождь шел восьмой день — частый, мелкий, не то чтобы сильный, но и не слабый, и тучи тащились чуть не над самыми крышами — тяжелые, разбухшие. Мы сидели и смотрели на дождь.

— Кимет, по-моему, тебе больше подходит, чем Пере. У Кимета свое дело в руках, а Пере работает на хозяев. Кимет — ухватистый, он быстрее выбьется в люди.