Экватор

— Мой дорогой, надеюсь, вы понимаете, что я не вправе разглашать то, что намерены сказать вам Его Величество. Знаю лишь, что дело относится к разряду важных, и король убедительно просит вас сохранять в тайне информацию о предстоящей встрече. В остальном же, надеюсь, что поездка в Вила-Висоза позволит вам слегка проветриться и отвлечься от лиссабонской атмосферы. Кроме этого, могу вам гарантировать, что обеды там весьма недурные.

И вот, таким образом, сейчас он едет во Дворец графов Браганских, расположенный в центре Алентежу, в настоящей глуши, по тем временам, где Сеньор Дон Карлуш ежегодно проводил осень и зиму за тем, что называют спортивной охотой. Занятию этому, как утверждали злые языки в среде столичных республиканцев, король отдавался, отвлекаясь от тех довольно редких моментов, когда он все-таки снисходил до дел государственных.

Луиш-Бернарду был почти одного возраста с королем, но, в отличие от последнего, был худощав и элегантен. Его манера одеваться отличалась той самой умеренностью, которая, в сочетании с кажущейся небрежностью, характеризовала его как настоящего джентльмена. Дон Карлуш Браганский скорее напоминал простака, разодетого королем, в то время, как Луиш-Бернарду казался принцем, которого переодели в одежду буржуа. Все в нем, начиная с фигуры, того, как он одевался, как ходил, выдавало суть его отношения к жизни. Его заботил собственный внешний вид, он следил за модой, за тем, что происходило вокруг, но это не становилось поводом для того, чтобы отказаться от собственных вкусов. Его удручало, когда его не замечали, при этом, находиться в центре внимания, быть тем, на кого показывают пальцем, тоже казалось ему некомфортным. Ему было свойственно не питать чрезмерных амбиций, что, вероятно, можно было бы назвать и его недостатком. Тем не менее, глядя на себя со стороны, насколько это было возможно и насколько позволяло собственное тщеславие, Луиш-Бернарду осознавал, что на несколько ступеней превосходит свое окружение: он был более образованным, чем многие, стоявшие социальной ступенью ниже него, а с другой стороны — более интеллигентным и воспитанным, чем те, кто над ним возвышался.

Шли годы, а с ними проходила и его молодость. Как в любви, так и в жизни: женщины, которых он считал неотразимыми, порождали в нем убежденность в том, что он их не достоин. Те же, кого он считал для себя доступными, вызывали разочарование. Однажды он даже стал женихом одной очень молодой особы, красивой, обладавшей разрушительно пышной девичьей грудью, вздымавшейся поверх декольте, в безднах которого не раз блуждал его взгляд и даже, пару раз — руки, когда, уткнувшись лицом, он распаковывал его содержимое, дабы, наконец, поглотить его глазами, отбросив в сторону всякое целомудрие.

Он дошел до того, что подарил ей кольцо по случаю помолвки. Была даже оговорена ее дата — между тетушкой Гиомар, которая иногда выступала в роли его матери, и так и не состоявшимся тестем. Дальше этого дело не зашло, поскольку Луиш-Бернарду неожиданно наткнулся на редчайшее невежество своей невесты, которая, как оказалось, путала Берлин с Веной и была уверена, что Франция до сих пор является монархией. Когда он только представил себе долгие годы, проведенные в обществе этой пышногрудой голубки, вялые и тягучие семейные приемы, пустые идиотские разговоры и обязательные воскресные застолья в доме у тестя, он тут же дал задний ход, не удосужившись подобрать для этого ни удобного случая, ни элегантных объяснений. Случилось это в «Гремиу», при полном зале, под крики и оскорбления «голубкиного» отца. Он тихо ушел, глубоко подавленный, но с явным чувством облегчения, справедливо думая про себя, что, несмотря на неминуемые пару недель сквернословия в его адрес, впереди его снова ожидает целая жизнь. Этим эпизодом, собственно, и закончились его попытки наладить то, что некоторые называют «совместной жизнью».

Итак, благодаря провидению, теперь в поезде на Вила-Висоза он ехал в одиночестве, ощущая себя свободным хозяином собственной судьбы. Луиш-Бернарду вытянул свои длинные ноги к сиденью напротив, вытащил из кармана пиджака серебряный портсигар, а из него — тонкую, длинную сигарету из азорского табака, достал из жилета коробок спичек, прикурил и затянулся, неспешно и чувственно. Он был действительно свободным человеком: не женатым, не входящим ни в одну партию, без долгов и кредитов, без состояния, но и не стесненным в средствах, не отягощенным ни легкомыслием, ни непомерными соблазнами. Что бы король ни имел ему сказать, предложить или приказать, последнее слово всегда останется за ним. Сколько человек среди его знакомых могли похвастаться подобным?

В тот самый вечер, например, у него был запланирован традиционный ужин с друзьями в отеле «Центральный». Обычная, почти семейная, хотя и разношерстная, компания состоящая из мужчин в возрасте от 30 до 50 лет, которые каждый четверг собирались здесь отужинать, вкушая изысканные местные блюда, обсуждая мировые новости и недостатки собственного королевства. Обычные ритуальные посиделки мужчин, в чем-то похожих на самого Луиша-Бернарду: серьезные, но не скучные, беззаботные, но не беспечные. Однако именно в тот вечер у него была особая причина, заставлявшая его с нетерпением ожидать встречи с друзьями, почему он и наметил свое возвращение на пятичасовом поезде, надеясь, что привычные для таких сборищ опоздания позволят ему прибыть в «Центральный» вовремя. Луиш-Бернарду ожидал, что один из членов их четверговой группы, его друг на все времена, еще со школы, Жуан Фуржаж принесет ему наконец ответ от своей двоюродной сестры, Матилды. Они познакомились летом в Эрисейре на балу у их общих друзей, лунной ночью — прямо как в любовном романе. Увидев тогда, как Жуан идет к нему через зал под руку с Матилдой, Луиш-Бернарду вдруг внутренне содрогнулся от предчувствия какой-то неминуемо грядущей опасности.

— Луиш, это моя кузина Матилда, о которой я тебе как-то рассказывал. А это — Луиш-Бернарду Валенса, один из самых скептически настроенных представителей моего поколения.

Она улыбнулась такому замечанию кузена и взглянула на Луиша-Бернарду, посмотрев ему прямо в глаза. Матилда была почти того же роста, что и он, довольно высокий мужчина, ее жесты и улыбка выдавали в ней еще юную девушку. Не более двадцати шести, — подумал он, зная при этом, что она уже замужем и имеет детей. Он также знал, что муж ее работает сейчас в Лиссабоне, а она здесь на отдыхе со своими двумя детьми.

Наклонившись, он поцеловал протянутую ему руку. Луиш-Бернарду любил разглядывать руки, которых касался губами. Он увидел перед собой тонкие и длинные пальцы, на которых запечатлел свой поцелуй — чуть более долгий, чем того требовала обычная в таких случаях учтивость.

Подняв глаза, он убедился, что она, снова улыбнувшись ему, не отвела взгляда в сторону.

— А что это значит быть скептически настроенным? — То же, что быть усталым?

Жуан ответил за него, оставив другу право на дополнительную реплику.

— Быть усталым, для Луиша?! Это вряд ли. Есть вещи, от которых он никогда не устает, правда, а?

— Да. Например, я никогда не устаю любоваться красивыми женщинами.

Эта фраза прозвучала не как простой комплимент, а, скорее, как начало словесного поединка. В воздухе повисла неловкая тишина, и Жуан Фуржаж воспользовался ею, чтобы ретироваться:

— Ну что ж, я вас представил. Разберитесь теперь сами со скептицизмом, а я пока возьму что-нибудь выпить. Только, моя дорогая кузина, будь осторожна: я не уверен, что этот мой гастролирующий скептик может в глазах окружающих стать тебе подходящим компаньоном. В любом случае, даже если вы вдруг почувствуете себя неловко, я вас не брошу и скоро вернусь.

Она наблюдала, как Жуан удалялся, и, несмотря на ее наработанную уверенность в поведении, Луиш-Бернарду заметил, что во взгляде ее промелькнула некая мрачноватость, а голос, когда она снова обратилась к нему, прозвучал с едва заметной ноткой непредвиденного беспокойства: