Время слез

Я выжидаю, чтобы мысль моя, поскольку мы с пулей, как уже сказано, одно целое, не увела пулю в сторону, не остановила ее на полпути. Раз уж пуля выпущена на волю и эта воля для нее тщательно подготовлена, выстрадана и выверена, она должна найти свою цель. Этот долг оправдан всей моей жизнью.

Мы с моей пулей — как два глаза в поисках небесного света и как два уха в тишине храма, да, мы — свет и тень, светотень Леонардо да Винчи, из которой вырастают все краски жизни, все ее шорохи и победы, и радости, и разлуки…

Друг без друга мы просто ничто, пустота.

Кто мне сказал, что спасение в смерти? Что если он приврал? Люди ведь постоянно врут.

Теперь можно открыть глаза, взять бутылку и привычно сделать глоток, чтобы освежить непересохшее горло. С чего бы вдруг ему пересыхать?

Можно даже на время, пока пуля совершает свой роковой полет, отложить в сторону винтовку. Даже встать и пройтись по комнате. Хотя я знаю, уверен, что она уже давно нашла твердь этого узкого крутого могучего лба моллюска-барана, но мне просто лень смотреть, как там обстоят дела. Мне скучно видеть, как вдруг дернется его голова, как расколется череп, разлетяться в стороны его кости (пуля разрывная), как выскочившие из него мозги ляпнуться вдруг на бежевые обои, пачкая их в грязнорозовый цвет, как выпадут вдруг из орбит бараньи глаза и тут же лопнут, как водяные шарики от удивления, как застынет от неожиданности черный зев рта, набитого грязью черных уродливых слов, как…

Скучно все это. Куда приятнее, снова уронив ресницы, впускать в себя маленькие глоточки нежной колючей прохлады, зная, что твои надежные друзья никогда тебя не подведут. Ведь преданнее и надежнее чем пуля среди своих друзей я никого не встречал.

Вылезть из кресла, броситься на единственный матрац, в одиночестве ждущий тебя на полу, закрыть глаза…

Думать, думать…

Хорошо, что комната совершенно пуста… Ее может наполнить теперь только Юля своим присутствием. Где же ты, Йййууууленька?..

Фотографи разбросаны по полу, приклеены липучками к стане, на репродукциях Гойи, Эль-Греко, Босха… На «Лице войны» Сальвадора Дали…

Твой милый божественный лик переполнил эфир… Кто может с этим сравниться? Рафаэль? «Джоконда»?..

Ха!..

Разве что Магдалина?

Или Дева Мария?

Да, или Дева…

Я не знаю, чем оправдан мой выбор. Я просто знаю, что он верен. Я еще ни разу не ошибся. Откуда мне знать, что он сделан правильно, я не знаю. Я знаю и — все. Как Бог.

Для меня гораздо приятнее представлять, что пули мои летят долго-долго, и все это время наслаждаться знанием об их преданности. Это знание вселяет уверенность в том, что мир еще справелив и добродетелен, и что каждому воздастся по делам его. Ведь Вселенная как никто справедлива, и любая добродетель — это попадание в цель, в самую десятку. Это мой удар по врагу. Я же — как никто добродетелен. Я щедро дарю миру добро и не вижу конца своей щедрости. Моя главная боль — спасти мир от уродов. Это как кость в горле…

Я беру фотографии, разбросанные вокруг матраца, как осенние листья, и в который раз рассматриваю нашу жизнь. Вот наша свадьба, у тебя такое выражение лица, словно ты идешь по луне, фата немного съехала на бок, зато розы… Господи, какие розы!.. Помню, их несли нам целый день, сыпали под ноги…

А здесь мы целуемся: горько!..

Мы красивы и счастливы…

А тут ты заковала себя в леденящие взор железные кольчугу и латы…

Бррррррррр! Я мерзну!!! Как мне Тебя обнимать такую?

Но — за дело… А сперва — пара глоточков этой кислятины из горла. «Не забудь заплатить…». Да-да. Не забуду.

И вот я снова ощущаю щекой приятный холод металла, я вижу: моллюск удивлен. И всего-то, и только! Его вытаращенные прозрачно-голубые бараньи глаза широко раскрыты. Впечатление такое, что они впервые увидели свет, новый мир для них высвечен солнцем и они поражены его красками. А лоб цел. Ни следа от пули, ни царапинки. Разве может быть все это приятно глазу?

От такой восторженной откровенности у меня перехватывает дыхание. И я уже знаю, что какое-то время буду во власти инстинкта. Во мне пробуждается точный механизм, машина. Я даю очередь вслепую, веселую очередь наугад…. Я жму на спусковой крючок до тех пор, пока в патроннике не остается ни одного патрона. Хорошо, что через наушники не слышно этого грохота…

Слышен Бах…

В такие минуты только он и спасает.

А вот еще фотка — у тебя на лице два лица. Глаза говорят одно, а улыбка — другое. Глаза не улыбаются, а губы не приветствуют меня теплом и сладостью, не зовут, не предвкушают интима… Женские губы! Твои губы! Зачем же они растянулись в наиграно-нарочито-обманчивой улыбке?

Получилась гримаса, в которой читается не только удивление и разочарование, но где-то даже испуг…

Брюхо мира распорото ором точно острым гарпуном, из него вывалены кишки крика и окриков, приказов и приказаний, лязг гусениц и грохот гранат. Если бы по какой-то причине я снял наушники, мне пришлось бы устраивать охоту на эту ужасную какофонию звуков, которую человечество произвело на свет за время своего существования. Мир тишины, шелеста листьев и шума дождя, пения птиц и мелодий свирели давно погребен под обломками человеческого ора. Там, где сейчас обитает рыло человечества с такими лбами, как у моего барана, слышен только вой шакалов, барабанная дробь, только эхо разрывов… Я расстреливал бы каждый такой уродливый звук, не жалея патронов, ни патронов, ни бомб, никаких, даже атомных. Чтобы устроить им всемирный пожар! Чтобы рожа этого человечества никогда больше на вылезла из утробы матери-природы. Мир, вообще, стал кривым, на мой взгляд, и я не знаю с чего все началось. Кто принес нам все эти негаразды и выверты?.. Ваш хваленый Homo? Ненаглядный Sapiens? Ну-ну… Вот что я вам скажу: если бы не было этого вашего Розумного безумца, не было бы и угрозы существования Жизни! Разве не так?

Вот какие мысли посещают меня в последние годы, вот почему я беру на мушку такие лбы. Вот почему сомнения одолевают меня: хватит ли на всех патронов и бомб?

И я снова слышу ее голос:

— Часто нестерпимо больно, иногда нестерпимо сладко, часто нестерпимо тоскую, иногда нестерпимо отрекаюсь, всегда нестерпимо люблю…

Ее сладкая боль мне известна, Она из тех., кто может не только терпеть нестерпимую боль, она даже готова наслаждаться этой нетерпимостью ради… Ради меня, я знаю. Что ж до ее нестерпимой тоски, то тут я ей не помощник. И, я знаю, — никто! Даже Тот, Кто способен избавить ее от этой смертельной тоски, не всегда слышит ее. А ведь крик ее поистине нестерпимый, слышен каждому, у кого есть уши.

Отрекаюсь?!

Ну, нет. Нет!

Милая, «Не отрекаются, любя…»

И как подтверждение — ее «всегда нестерпимо люблю»!

Волшебная Женщина!

Убедившись в этом еще раз, я снова открываю глаза — лоб улыбается. Господи, как же я наивен: этот лоб не пробить моими пулечками, здесь нужен калибр покрупнее. Ровно три секунды уходит на то, чтобы пересесть к пулемету. Ну-ка, лбище, теперь что ты скажешь. Очередь, еще очередь, я не закрываю глаза, очередь еще и еще… Пули отскакивают от дубового лба, как горох от стены. Вот это мощь, вот это твердь! Я восхищен непробиваемостью этой брони. Ну и лбище! Надо же! У неандертальцев лбы раскалывались от удара дубиной, этот же устоял перед пулеметной очередью. Фантастика! Такими бы лбами забивать в бетонные шпалы стальные костыли на железных дорогах. И еще раз я даю злую очередь, как бы контрольную, чтобы ко мне снова пришла уверенность в своих силах. Сколько же тупой непробиваемой мощи хранит в себе этот низкий, бронированный лоб, сколько всякой нечисти хранится за этой броней: тупости, серости, мрака… Я не слышал ни одной светлой мысли когда-либо вырвавшейся наружу из этого чугунного черепа. Только гадкая липкая матерщинная грязь несется из-под копыт его шакальих зубов, цыкающих в злобе. Мир чернеет, когда этот, беременный вонью и нечистотами рот, изрыгает свои оглушительно косноязычные, нечленораздельные звуки Из него несет нечистотами, как из канализационного люка. И я понимаю: здесь не обойтись без бронебойных. Что ж, к делу! Что называется, вслепую, нажать на курок: бац!.. Что там? Есть! Так и есть! Все случилось, как я и предполагал, тютелька в тютельку! Пуля, бронебойная пуля, очень точно и со всей тщательностью выбрана мною и верным глазом направлена в цель. Есть! Лоб пробит. Наконец-то!