Словарь для Ники

Деликатные, немногословные, обожающие детей, они с родственным гостеприимством всегда и везде принимали меня   —   незнакомца, от которого никак не зависели, которого видели первый раз.

…Орлы, парящие над горными вершинами, миндаль, цветущий весной по склонам ущелий, сам настоянный на солнце и свежести ледников воздух, пронизанный вскриками стрижей и ласточек…

Еще мальчиком я впервые попал в Азию. Помню, ехал вечером на телеге — скрипучей арбе с двумя огромными деревянными колёсами   —   и был настолько захвачен зрелищем крупнозвездного азиатского неба, что престал погонять ослика.

Невдалеке от дынного ломтя месяца явственно было видно созвездие Большой Медведицы, похожее на огромный знак вопроса.

В тишине по обе стороны дороги говорливо бежала в арыках вода. Словно тщилась о чём‑то сказать…

АКАДЕМИК.

Мы с молодым таджикским ихтиологом Хамидом провели четыре дня на высокогорном искусственном водохранилище. Поднимались туда на белом «жигуле», и я мельком подумал: «Откуда у скромного работника Комитета по охране природы личная автомашина?»

Год назад к водохранилищу завезли цистерну с миллионом мальков форели, выпустили их в рукотворное море. С тех пор Хамид ночей не спал. Найдет ли форель себе пропитание? Не слишком ли ледяная вода? Не пожрут ли мальков другие, хищные рыбы?

Хоть браконьеров в этих диких безлюдных краях можно было не опасаться.

Ника! Ты почувствовала бы себя в зачарованном сне при виде зеркальной глади вод, со всех сторон защищённой от ветра отвесными скалами. С этих вершин сюда на водопой спускаются горные козлы и снежные барсы. Сам видел.

На маленькой моторке мы с Хамидом, нарушая первозданную тишину, избороздили всю многокилометровую акваторию, ловили специальной сетью форель, измеряли её, взвешивали и отпускали обратно.

Форель набирала вес, росла   —   прижилась.

Хамид, вольный хозяин высокогорного моря, за эти дни так привязался ко мне, а я к нему, что, когда мы спустились на машине из холодной страны гор на равнину, в жаркий азиатский город, он пригласил меня в гости. Захотел познакомить со своей женой — студенткой местного университета.

В воскресенье вечером я с удовольствием отправился к ним в гости из своей гостиницы. Адрес привёл в расположенный у самого центра тенистый парк, где были разбросаны двухэтажные коттеджи.

В одном из них меня ждали Хамид с юной женой Лолой. Ждал чудесный ужин.

Мне было хорошо с ними. Казалось, я знаю этих молодых людей всю жизнь.

Под конец ужина Лола внесла на подносе пузатый чайник с заваренным зелёным чаем, пиалушки, вазу с изюмом и миндалём. С края подноса на пол со звоном упали ложечки.

Из соседней комнаты с закрытой дверью послышался рык.

Лола опустила поднос на стол и кинулась в комнату, Хамид, изменившись в лице, подобрал ложки, шепнул:

— Проснулся её дедушка.

За дверью слышалась какая‑то возня, словно передвигали что‑то тяжёлое, перетаскивали мебель. Потом появилась Лола.

— Ой, извините! Дедушка хочет познакомиться.

Я глянул на Хамида.

— Говорил ему про вас, — умоляюще сказал он.

Я направился в комнату.

Там, заполнив своим телом стоящее у постели чуть покачивающееся кресло–качалку, восседал бабай в пёстром азиатском халате. Ноги его были окутаны пледом.

Я сел рядом у столика с тремя телефонами и кипой каких‑то старых журналов, ощетинившихся многочисленными закладками. На диске одного из телефонов бросился в глаза герб СССР. Подобные аппараты бывали только у членов правительства.

— Ты кто? Московский писатель? Что пишешь?

Бабай выслушал мой краткий ответ. С удовольствием изрёк:

— Не читал. — Потом подумал и вопросил: — А меня читал? — Нет. Вообще понятия не имею, кто вы такой.

— Стыдно приезжать в республику и не знать её академиков… У тебя есть деньги? Богатый?

— Нет.

— Вот видишь! Слушай, наши люди помогали Наполеону завоёвывать Египет. Слыхал?

— По–моему, это грузинская конница помогала.

— Наши тоже. — Он был явно сражён моей осведомлённостью, переспросил:

— Грузины? Какие ещё грузины?

— Мамелюки.

Бабай пожевал губами, прикрыл глаза оплывшими веками. Затем приподнял их и, устремив на меня магический, гипнотизирующий взгляд, изрёк, словно заклиная:

— Дам материал. Напишешь книгу о наших людях у Наполеона. Фамилия будет моя, деньги   —   твои. Аванс получишь сейчас.

— Несерьезно всё это, академик. — Встал, повернулся, чтобы выйти, вырваться из‑под гнетущего взгляда, самих звуков этого властного голоса.

И увидел в проёме раскрытой двери Хамида. Он стоял испуганный, как ребёнок.

— Извините, — шепнул он, когда я закрыл за собой дверь, — зависим от него, живём в этом доме…

АКВАРЕЛЬ.

Помнишь, в книге «Навстречу Нике» я рассказал о том, как старшеклассником держал в руках замечательный портрет работы Маяковского? Мог купить, страстно хотел купить   —   и не купил. Чтобы сохранились случайно оказавшиеся у меня деньги на побег в Одессу, к Черному морю.

С этого побега начались, что называется, «годы странствий». Одну зиму я прожил в Крыму, в доме–башне на берегу залива у вдовы поэта и художника Максимилиана Александровича Волошина.

Прошло изрядное количество лет.

И вот, представь себе: Москва, осень, моросит ледяной дождик. Я должен встретиться к одиннадцати утра с одним человеком в районе Октябрьской площади. А его всё нет и нет. Так и не появился.

В отсыревшем плаще и кепке бреду тротуаром. Чувствую, что подмёрз. Решаю зайти хоть вон в то кафе «Шоколадница», выпить чашечку кофе или шоколада. Но по пути, не дойдя до кафе, зачем‑то вхожу в антикварный магазин.

Здесь тепло. Горит электрический свет. Сверкают бронзовые статуэтки, золочёные рамы картин.

Скучные картины на стенах, скучные фарфоровые вазы на тумбах, слащавые статуэтки пасторальных пастушков и пастушек в застеклённых шкафчиках.

Внезапно глаз задевает что‑то родное. Подхожу ближе. На стене между картин небольшая акварель. В переливчатых водах окружённой холмами бухты отражаются перламутровые облака; страна холмов, моря, увиденная сверху…

Как ни описывай, не передашь первозданной тишины и гармонии, словно только что созданной Богом.

Я уже узнал эти места, где когда‑то бродил с моим другом, дворнягой Шариком. Уже догадался, кто автор бесценной акварели.

Продавщица подтверждает: «Да. Это работа Максимилиана Волошина».

И называет цену. Не фантастически большую, нормальную.

Но у меня в карманах и десятки не наберётся.

Уговариваюсь с продавщицей, что она до вечера, до закрытия магазина, акварель никому не продаст, дождётся, пока я вернусь с деньгами.

Представь себе, мне не удалось ни целиком, ни по частям назанимать в тот день необходимую сумму. Ну, не было тогда у меня хоть сколько‑нибудь состоятельных друзей.

Только через два дня, с утра пораньше, я появился в магазине с деньгами. Акварель, конечно, исчезла со стены. Была продана.

Так вот, Ника, что я тебе скажу: акварель навсегда осталась в моей памяти, несомненно, более яркой и свежей, чем если бы она привычно висела у меня в комнате.

Иногда мысленно вижу в том незабвенном, божественном пейзаже и себя с Шариком.

АКТЕР.

Он снимался не в моём фильме. Администрация киногруппы поселила меня   —   сценариста другой картины   —   в ялтинскую гостиницу, и мы оказались в соседних номерах. Нас, конечно, познакомили.

Он считался самым красивым артистом в Советском Союзе. Молодой, высокий, рослый, он, кроме природной красы, обладал ещё и каким‑то природным аристократизмом.

С моей точки зрения, актёр он был посредственный, но в те годы популярность его достигала популярности Гагарина. В качестве главного героя романтических историй он снимался из фильма в фильм. Фотографии с его изображением висели во всех киосках Союзпечати. Полчища женщин преследовали предмет своего поклонения повсюду. А одна, самая настырная, куда бы он ни поехал, каждую ночь будила его междугородным телефонным звонком. Шумно вздыхала в трубке: «Я… Это вся я…» И конец монологу.