Тень Крысолова

Он перестал играть, нагнулся за жестяным ведром и рассыпал вокруг вареную картошку, заправленную свиным салом. На это лакомство сразу же сбежались крысы. Они терлись о его ноги и радостно подпрыгивали, как будто он был не человеком, а просто очень большой крысой, принадлежащей к той же, что и мы, семье.

Я уже собирался вылезти наверх, когда заметил Большого Взъерошенного Самца, съежившегося в углу от страха и ненависти. Он скрежетал зубами, плевался, а его вибриссы тряслись от возбуждения. Он всматривался в стоящего над входом в канал человека, наблюдал за его жестами, слушал звуки дудочки и оставался на месте – настороженный и недоверчивый.

Я уже знал этого самца с облезшей на спине шерстью, со шрамами на ушах и хвосте, слегка хромающего и чаще всего держащегося позади любопытных молодых крыс.

Если он не хотел выходить, если его не удалось приманить ни картошкой, ни приятными звуками, ни доверчивым поведением других крыс, значит, нам угрожала серьезная опасность.

Я уже видел, как он избегал ловушек – даже тех, от которых так ароматно пахло копченостями, сыром и рыбой, как осторожно он обходил рассыпанное на дорожках отравленное зерно, как останавливался перед освещенным пространством, где могли подкараулить кошки или собаки.

Он знал что этот человек – не друг и что ароматная картошка, ручные крысы и писк дудочки – всего лишь видимость, которая должна вызвать наше доверие.

Я остановился перед самым краем стального люка, пошевелил ноздрями и отступил в тень ведущей вниз лестницы.

Человек наклонился, и прямо над собой я увидел большие серые глаза, всматривающиеся в темноту, частью которой был и я.

Он не заметил меня, потому что я почти распластался по бетонной стене, перепуганный огромными размерами этого широкого светлого лица и резким, одуряющим запахом вина.

Большой Самец ещё сильнее взъерошился, а его зубы застучали от злости. Он стоял в темноте, выгнув спину так, как будто готовился к прыжку и драке. Вдруг он повернулся и исчез во тьме.

Человек поднял голову, заиграл на дудочке и медленно пошел вперед. За ним побежали доверчивые, радостные крысы.

Подземные каналы расходились далеко за пределы порта, отделенного от жилых районов высокой бетонной стеной. Как и все остальные крысы, жившие в подземельях портовых сооружений – набережной, складов, элеваторов и доков, – я любил ходить туда, где живут люди – в городские подвалы, кладовки и квартиры. Я внимательно прислушивался к храпу спящих, зная, что они совершенно не опасны, пока лежат в постелях и храпят.

Однако здесь, в городе, на нас часто нападали коты, которые там, в порту, мне почти не встречались. Тихо, почти бесшумно они ждали с прищуренными глазами, притворяясь спящими. Эти глаза следили за нашими передвижениями, безошибочно оценивая расстояние до будущей жертвы.

Когти и зубы обрушивались внезапно – выцарапывали глаза, ломали позвоночник, вырывали внутренности. У крысы, которая попадалась в лапы кошке, было мало шансов выжить. Хищник хватал её за шкирку и тащил в свое укромное местечко.

Кошки, в основном, жили в подвалах, но многие все же спали в квартирах, рядом с людьми. Я избегал таких квартир, сразу узнавая их по резкому запаху мочи, которой кошки метили свою территорию.

В дома я проникал по канализационным трубам, сквозь щели в полу, неплотно закрытые двери, разбитые подвальные окна.

Еда здесь была очень разнообразная, не такая монотонная, как на складах. В помойках, на свалках, в мусорных бачках всегда можно было найти вкусные куски.

В тот день над портом пронеслась внезапная буря. Сточные канавы и каналы наполнились водой, которая залила норы и проходы. Наша мать торопливо перетащила свой очередной выводок слепых крысят в расположенную выше других нишу.

Дождь лил как из ведра, и вода в колодцах с грозным ворчанием поднималась все выше и выше.

Промокший и замерзший, я бродил по каналам и переходам, чихая, фыркая, кашляя. Я мечтал о том, чтобы спокойно обсохнуть в теплом тихом месте. Напуганный пробравшим меня до самых костей холодом, я громко стучал зубами. Я чувствовал, что должен выбраться наружу, должен найти сухую уютную нору, должен выспаться, согреться и переждать непогоду.

Ведущий в сторону города канал превратился в бушующий поток. В сточных колодцах шумели водопады.

Только под складами пока ещё было безопасно, хотя и сюда уже вторглась влага и на стенах быстро разрастались черные пятна плесени. Забираясь все выше, я оказался на широкой платформе, от которой отъезжали груженые машины.

Я знал, что они едут в город, в согретые уютные жилища людей. Я перебежал через освещенное пространство и вскочил в прицеп, бывший ниже и меньше других. Внутри стояли ведра, веревки и стальные баллоны.

Все здесь пахло знакомо, по-свойски – крысами.

Я заполз в кучу тряпок и мешков. Машина тронулась с места, разбрызгивая колесами лужи. Я слушал, как дождь стучит по брезенту и хлюпает вода под колесами. Машина остановилась, заскрипели портовые ворота. Снова заворчал мотор. Мы едем прямо, сворачиваем, потом сворачиваем ещё раз. Колеса подпрыгивают на булыжниках мостовой.

Город. Несмотря на льющиеся сверху потоки воды, я чувствую его присутствие. Сворачиваем в грязную улочку со множеством выбоин и ям. Машина разворачивается, подскакивает на пороге гаража и останавливается. Здесь не идет дождь, а шум ветра слышится как бы издалека.

Человек открывает дверцу, вылезает из машины. Я моментально покидаю свое укрытие и спрыгиваю в щель между стоящими у стены канистрами.

Человек копается в машине – в том месте, откуда я только что удрал. Я слышу, как он пыхтит, поднимается, выходит, спотыкаясь и мурлыча.

Я не чувствую здесь ни запаха кошки, ни запаха собаки.

Ощущаю тошнотворный запах вина, запах крыс и какой-то новый запах, которого я пока ещё не знаю.

Я прыгаю со ступеньки на ступеньку и попадаю в подвал, находящийся прямо под гаражом. Здесь нет крыс, но их запах чувствуется ещё сильнее. Кажется, он проникает сверху, из помещения рядом с гаражом. На полках стоят банки, до которых я не могу дотянуться. Вдоль стен сложены картошка, свекла, лук…

Сверху доносятся пронзительное шипение, писк, скрежет… Я взбираюсь вверх по шершавой стене и проползаю по карнизу к щели. В комнате за толстыми стеклами лежат змеи. По углам прячутся перепуганные крысы, которых ещё не успели сожрать. В отчаянии они неподвижно сидят среди камней, полагая, что, уподобившись им формой и серостью, они, возможно, станут незаметными для змей. От ужаса я щелкаю зубами и прячусь в углу помещения.

Раздается скрип. Дверь открывается. На плечах человека сидят прирученные крысы. Ноги в ботинках на толстых резиновых подошвах ступают тихо и мягко. Это он – человек, качавшийся тогда на краю железного люка. Крысолов. Крысоубийца.

Крысы следуют за звуками дудочки, которую он держит у своих губ. Они доверчиво собираются у его ног, взбираются на башмаки, лижут брючины, а некоторые даже пытаются забраться по брюкам наверх. Он стряхивает их осторожными движениями ног и изо всех сил дует в деревянную трубочку, стараясь, чтобы звук был громче и привлек как можно больше серых созданий.

Он осматривается вокруг, проверяет, сколько крыс собралось вокруг него, отмечает взглядом тех, кого уже видел, и продолжает играть, заманивая все новых и новых.

Ручные, подружившиеся с ним зверьки помогают человеку сломить недоверие и страх остальных, а именно это ему и нужно. Он дует в дудочку и ждет, пока вокруг него в ожидании пищи не соберется серая толпа. Разве человек не приучил крыс к тому, что, играя на дудочке, он всегда разбрасывает вокруг зерно и картошку?

Крысы знают, что их накормят. Они не раз уже в этом убеждались. Они верят человеку и бегут за ним, как за вождем.

Но не все. Я остался. Остался, потому что рядом притаился Большой Самец. Он не верит человеку, потому что сколько раз человек предлагал ему еду, столько же раз он намеревался поймать или убить. Он не верит, потому что видел крыс, размозженных ударами оловянных гирек в тот самый момент, когда они пытались подобраться к еде. Он не хочет бежать рядом с ногой человека, потому что помнит, как эти ноги ломали хребты и растаптывали по полу крысиные выводки.