Правда

— Вы великорусский шовинист? — спросил неприятно удивленный Кржижановский.

— Ни в коем разе. Я интернационалист. Если хотите, я сам в душе еврей. Я даже считаю, что в наше время всякий порядочный человек должен быть немножечко евреем. Просто любопытно.

Ленин говорил искренне: он никогда не придавал ни малейшего значения национальности человека, которого намеревался втянуть в очередную коммерческую аферу, или дамы, с которой заводил интрижку. Все люди делились для него на тех, с кем можно было делать дела, и тех, кто дли этого не годился. С евреями было можно, очень можно. Надо только не зевать, ибо всякий еврей мог быть союзником лишь до известного предела. Помимо общих, у них были еще и свои собственные дела, о которых Ленин знал очень мало. Он знал только, что если доходит до них — любые общие интересы летят к чорту. Впрочем, на то и щука в реке, чтобы карась не дремал.

— С другой стороны, — со вздохом заметил Кржижановский, — нельзя отрицать, что у жи... у евреев имеется опасная склонность к созданию собственных групп и группочек... Вот, например, бундовцы: они недовольны и просят федерации.

— А! Они всегда чем-нибудь недовольны и чего-нибудь просят, — сказал Ленин: он понятия не имел, кто такие бундовцы, однако же по природной сметливости понял Кржижановского совершенно правильно. — А хоть один русский у вас есть? — поинтересовался он.

— Сколько угодно. Вот, например...

Владимир Ильич поглядел в ту сторону, куда указывал его собеседник. Там сидели двое молодых людей ярко выраженного славянского типа: один носил очки и вид имел добродушный, второй был смазлив, вертляв, кудряв и очков не носил. Очкастый внимательно слушал оратора и строчил в блокноте, а вертлявый, радостно облизываясь, безостановочно уплетал пирожки с повидлом.

— Лева Розенфельд и Гриша Радомысльский...

— Розенфельд? — не поверил Ленин. — Да он чистый рязанец...

— Настоящие фамилии этих юношей — Каменев и Зиновьев. Но Гриша, — Кржижановский показал на кудрявого, — решил, что «Радомысльский» звучит изящнее.

— Звучит идиотски, — не согласился Ленин. — Сразу видно, что фамилия выдуманная. Всякий раз, как мне приходилось... — начал он и осекся.

— У каждого свой вкус. — Кржижановский снова пожал плечами. — Гриша — сын сапожника, мещанская среда определила его эстетические представления; он и ногти маникюрит... А Лева стал называться Розенфельдом.

— Зачем?!

— Возможно, чтобы не выделяться на общем фоне. Они с Гришей неразлучники. Куда один, туда и другой.

Недоверчиво хмыкнув, Ленин указал на красивого мрачного брюнета с щегольскими усами и бородкой.

— А это что за дон Базилио?

— Это доктор Богданов, то бишь Малиновский... — Глеб Максимилианович вдруг наклонился к собеседнику и проговорил шепотом: — Удивительный человек! Намеревается жить вечно.

— Славное намерение, — оживляясь еще больше, сказал Ленин. Положительно, ему начинало здесь нравиться. «Что за паноптикум! Жить вечно! Должно быть, хочет торговать каким-нибудь патентованным снадобьем. И вид представительный. Можно войти в долю».

— Могу ли, в свою очередь, осведомиться о роде ваших занятий? — учтиво спросил Кржижановский.

Он наконец спохватился, что неосторожно разболтал совершенно незнакомому человеку массу секретной информации. Но с конспирацией у социал-демократов в ту пору дело было поставлено еще из рук вон скверно: они были люди интеллигентные, воровские уловки и хитрости им претили. Главное же, новый знакомец располагал к себе столь стремительно, что заподозрить в нем дурные намерения не смог бы и самый угрюмый подпольщик. «Но эти качества как раз и нужны шпиону! — в ужасе подумал Кржижановский. — Что делать? Попросить вывести его из зала? Поздно. Да и непохож. Слишком откровенен для шпика. Тот не стал бы выспрашивать так прямо... Да и какие в Лондоне шпионы? Это не Брюссель. А человек такой приятный, живо всем интересуется... Нам нужны новые люди. И Богданов говорит, что вливание свежей крови оживляет».

— Да так... Имею небольшой гешефт, — туманно ответил Ленин. Три источника, три составных части его личного бюджета — биржевые спекуляции, карточная игра и посредничество в рискованных сделках — были не таковы, чтобы о них болтать. — Коммерция и отчасти юриспруденция.

— Понимаю, понимаю, — благодушно сказал Кржижановский. Его симпатия к новому знакомому еще возросла. Он с уважением относился к деловым людям и считал, что в партии их очень недостает. — А я, знаете, интересуюсь электричеством. У меня множество проектов — но, к сожалению, российское правительство...

— Да уж, с нашими тютями каши не сваришь. Электричество, говорите? Я тоже обожаю электричество. Думаю, это архиперспективно. Электричество и синематограф — вот те силы, что смогут встряхнуть нашу Русь-матушку и поставить ее с ног на голову... то есть на ноги.

— Вы совершенно правы! — сказал Кржижановский, растаяв окончательно.

Ораторы меж тем сменяли один другого; Ленин пытался слушать их речи, но толком ничего не мог понять. Устав, Программа... Он признавал, что хорошо написанный Устав — когда, к примеру, речь идет об учреждении товарищества на паях — может иметь принципиальное значение при распределении прибылей; но программа? К чему она? «И чего все-таки они хотят? — думал он. — Царя-батюшку укокошить? Одного уж укокошили... И что толку? В сухом остатке мы имеем то, что имеем: болвана Николашу и сволочь Витте, который так задушил свободное предпринимательство, что пришлось улепетывать из России... (На самом деле Ленин бежал из России, спасаясь от долговой ямы и обманутых кредиторов, но выдумал благовидный предлог и сам в него поверил.) Революция, революция... какая, к чортовой бабушке, революция? Это у нас-то? И неужто эти милые, но пустопорожние болтуны сумеют провернуть такое дельце? Одних взяток сколько потребуется... Да есть ли средь них хоть один практический человек, кроме шарлатана доктора и моего электрического соседа?»

— Скажите, Максимилианыч... А какого это Троцкого они все чехвостят? Что он натворил? Удрал с кассой?

— Ах, это... — смутился Кржижановский. — Видите ли, г-н... товарищ Ленин — можно я так буду вас называть?

— Да ради бога, — сказал Ленин. — Можно просто Ильич. Я к этому привык.

— Вообще-то рядовым членам партии об этом не известно, но... В действительности никакого Троцкого не существует... Эта личность возникла несколько лет назад из случайной обмолвки. Но потом оказалось, что Троцкий очень полезен. Он, знаете ли, способствует сплочению других членов партии в различных дискуссиях. Ему дают отпор, его ставят на место; потом, иногда у руководителей бывает необходимость запустить в массы для обкатки какую-нибудь идею, которую не совсем прилично озвучить самим... Это — жупел, символ, если хотите...

— Понимаю. Мальчик для битья.

— Это вы грубовато выразились... Хотя... Я вижу в вас необыкновенно умного человека. Вы не желаете примкнуть к нашему движению?

— А вы можете это устроить?

— Думаю, да... Я пользуюсь некоторым авторитетом у товарищей.

— Сколько вы за это хотите?

— Прошу прощения?..

— Ну, какой процент я должен буду отстегнуть? — доверительно шепнул Ленин.

— Боюсь, товарищ Ленин, вы не совсем поняли суть нашего движения. Это не коммерческое предприятие.

— В таком случае зачем мне к нему примыкать?

— Воля ваша-с, — ответил Кржижановский сухо. Он был обижен.

Тем временем очередной выступающий, сорвав жиденькие аплодисменты, покинул эстраду, но никто на его место не вышел: сидели перешептываясь и явно ждали чего-то или кого-то.

— А заправляет этой лавочкою кто? — спросил Ленин Кржижановского. — Директор, председатель или как там у вас называется...

— Партия — не лавочка... Есть секретариат... Хотя по сути вы, конечно, правы, — сказал честный Глеб Максимилианович: он уже простил Ленину его цинизм. (На Ильича просто невозможно было долго сердиться.) — Секретариат секретариатом, а в действительности бразды правления держит один человек. Его сейчас ждут: он должен выступить. Он порою задерживается. Очень, очень занятой человек. Конспиратор. На днях в очередной раз совершил дерзкий побег с каторги. На нем все держится.