Недостойный

Мы часто сидели вместе в столовой и спорили. Наклонялись друг к другу и доверительно беседовали о том о сем. Мы были молоды и пресловуто одиноки. Подобные разговоры лишь подпитывали слухи о тайном романе. Нередко бывало: какая-нибудь храбрая выпускница поднимала руку и, хихикая, спрашивала, когда мы с мисс Келлер поженимся.

— Послушай, — я понизил голос, — понятно, что он говорил неподобающие веши. Но неужели ты не замечаешь ничего смешного?

— Дело в самом подходе, который позволил ему отпускать подобные замечания. Никто не противится. К нему относятся как к дурачку. Это же просто Мики. Он безобиден. Поэтому и продолжает давать комментарии о телах своих учениц и нюхать их духи. Я не нахожу его обаятельным. А то, что он — старик, не обращающий внимания на окружающий мир, не исправляет ситуации.

— А разве нельзя одновременно оскорбиться и позабавиться?

Миа с досадой вздохнула. Такие дискуссии были источником напряжения между нами. Она очень легко обижалась и каждую обиду переживала несколько дней.

И вот теперь, при внезапном появлении Мики, Миа каменеет.

— Прямиком в сортир. Годы так и летят, — говорит он, подливая мне шампанского. Наклоняет бутылку в сторону Мии, которая накрывает свою чашку ладонью. — Миа?

Она качает головой и молчит. Если Мики и замечает это проявление неуважения, то никак не реагирует.

— Ну и каковы грандиозные летние планы? Нашли хорошее место для поездки?

Не желая терпеть молчание Мии, я отвечаю:

— Собираюсь в Грецию, вернусь в середине августа. А вы, Мики?

— В Грецию, говоришь? Отлично, отлично. Я был в Греции, не помню, лет двадцать назад, может быть. Познакомился там со шведской девушкой. Боже мой, какое тело! На острова, да? Ты едешь на острова?

— На Санторини.

— Oui. Был и на Санторини. Tres beau [2]. Но все девушки на Миконосе, мой друг. И все голые. Голые женщины и мужчины-геи. Поэтому шансы неплохие. Я бы посоветовал поехать на Миконос. Увидишь, что будет. Найди девушку. Неплохо. Неплохой способ провести лето. Миа? Какие планы?

Но Миа уже встает. Сует ноги в сандалии и уходит. Мики смотрит на меня, ожидая объяснения.

— Вам следует спросить ее.

— Ладно. Что поделать, женщины. Пойду найду ее. Желаю славного лета, Уилл. На Миконосе. Говорю тебе, туча девушек. Надеюсь, ты себя не обидишь.

— Постараюсь. Спасибо за подсказку, Мики. И вам хорошего лета.

Он с трудом, постанывая, поднимается и отправляется на поиски Мии. Она ускользает от него и в конце концов возвращается ко мне. Я улыбаюсь.

— Ты плохой человек, — говорит она, прощая меня.

Мы с Мией возвращаемся домой на метро, поставив на сиденье напротив нас старые магазинные пакеты. Они полны подарков по случаю конца учебного года — бутылки хорошего шампанского, галстук, шарф, шоколад, одеколон, духи, свечи. Поезд почти пуст.

— Ты идешь в воскресенье?

— Я пообещал Мазину.

— Мы можем пойти вместе?

Миа не скажет «Давай пойдем вместе» или «Мы идем вместе». До такой вольности она не доходит. Боясь показаться навязчивой, соблюдает формальность и осторожность.

— Мы, конечно, идем вместе. Адрес ты видела? Набережная Турнель. Место роскошное.

— Ты думаешь?

— Да.

Остановка «Сен-Поль», и Миа собирает свои вещи.

— Хорошо, увидимся на выпускном.

Я еду дальше, на «Шатле» делаю пересадку на четвертую линию, выхожу на «Одеоне», пересекаю бульвар Сен-Жермен и иду по улице Сены. Прохожу мимо бара «Дю Марше», он набит битком, в основном туристами. Они сидят на террасе на солнце и попивают дорогое пиво. Я начинаю долгое восхождение в свою квартиру — сто семьдесят семь ступенек. Сегодня лестница кажется особенно крутой, вьется все выше и выше, пакеты оттягивают руки.

Через несколько часов солнце расправит узкий прямоугольник света на полу. В комнате большой камин, в мезонине, куда ведет лесенка, широкая кровать, окно на улицу.

Солнце стоит низко. На западе, на фоне неба, вырисовывается силуэт Эйфелевой башни. Мне видны золотые купола Института Франции. На юге темнеет свод Люксембургского дворца. Внизу наводненное людьми кафе. Через дорогу, у Полины, открыто окно. Ее друг Себастьян, голый по пояс, моет посуду. Перед мясным магазинчиком Клода и Си растянулась белая швейцарская овчарка — крепко спит на солнце. Дальше, на улице Бюси, перед кафе «Конти» несет службу маленькая коричневая дворняжка, а я стою у окна, смотрю на улицу и чувствую, как увеличивается передо мной солнце. Это знакомое ощущение свободы, неразрывно связанное с детством, с тем временем, когда я и сам был школьником, отпущенным на каникулы.

Полина входит в кухню и целует Себастьяна в плечо. Видит меня в окне, машет мне рукой, а затем отворачивается, чтобы обнять друга за талию.

Наблюдая за ними, я представляю Изабеллу, нас, стоящих здесь вдвоем и разглядывающих крыши напротив. Холодный воздух проникает в помещение, я прижимаюсь грудью к ее теплой спине.

Одно время я часто о ней думал. Мыл после ужина посуду и разговаривал с ней. Когда наступали холода, а отопление еще не работало, я брал лишнее одеяло и притворялся, что обнимаю ее. Вечерами приходил домой, и на автоответчике меня ждали ее сообщения. Слушая голос Изабеллы, я словно впускал ее в комнату. Готовил ужин и разговаривал с ней.

— Нарежь его потоньше, — говорил я. — Так тонко, чтобы он не выдерживал собственного веса.

— Я знаю, ты мне тысячу раз говорил.

— Так резала лук моя мать.

Но я так и не перезвонил ей.

Она перестала оставлять сообщения. Больше здесь не было ее голоса. Но по-прежнему случаются моменты, когда ее образ возникает передо мной, пока я стою у окна, и я почти вспоминаю ее запах.

Воскресенье. На улице повсюду женщины с холодным взглядом, бар «Дю Марше» переполнен, на тротуаре стоят люди в ожидании свободных столиков. Я рысцой пересекаю бульвар Сен-Жермен, увертываюсь от женщины на скутере. Она улыбается. Слетаю вниз по ступенькам станции «Одеон», и через пять минут я в метро.

Когда вхожу в ворота школы, там уже настоящая толчея. Родители, дедушки и бабушки, родные со всего мира, с видеокамерами и разодетые по такому случаю — летние платья, шляпки, костюмы. Прогуливаясь в толпе, слышу французскую речь, арабскую, еще говорят по-немецки, по-корейски и по-итальянски. Но во внутреннем дворе, а затем в фойе, где ждут люди, звучит в основном английский, с акцентом и интонациями этих других языков.

Не успеваю я взять напиток, как Мазин отрывает меня от земли.

— Клево?

— Клево, — отзываюсь я, — верни меня на место.

Он со смехом разжимает руки, отступает на шаг и берется рукой за подбородок, словно рассматривает картину.

— Классные шмотки.

— Совершенно верно. Руки прочь.

— Мне нужно, наверное, в миллионный раз сфотографироваться со своим братом, но мы еще увидимся сегодня, да? На вечеринке chez moi [3].

— Я приду, Маз.

Он наклоняется ко мне.

— Старина, вы видели Каролину? Черт, девчонка сорвалась с крючка!

Я качаю головой.

— Иди, Мазин.

Тем вечером мы с Мией прогуливались по набережной Турнель. С севера дул сильный ветер.

Мы подошли к зданию, поддерживаемому в идеальном состоянии. С балкона над нами раздался смех.

Я набрал код и толкнул тяжелую деревянную дверь. Когда она закрылась за нами, шум улицы исчез, а мы оказались в широком внутреннем дворе. Сколько лет я проходил мимо этого дома не глядя. А теперь, благодаря волшебному сочетанию цифр, узнал, что здесь безупречный внутренний двор. Аккуратный розовый сад. Мягко журчащий фонтан.

У резной деревянной двери я нажал на гравированную серебряную кнопку. Высокая женщина с длинными темными волосами, распущенными по плечам, впустила нас — мать Мазина. На ней было черное атласное платье, на запястье — широкий золотой кованый браслет.