Низкий голос любви

– Я знаю вас, Летуаль. Это вы прооперировали Дорати. Вы вернули ему голос. А теперь он умер.

– Да. Мне трудно в это поверить.

Дождь прекратился, среди облаков прорезались кусочки ярко-голубого неба. От одетого в траурный костюм распорядителя церемонии ни на шаг не отходит лайка с ледяными глазами. Он приглашает к микрофону мать усопшего. Шестидесятитрехлетняя мать обращается к сыну, которому суждено навсегда остаться сорокашестилетним. Крупная капля, упавшая с каштана, разбилась о пластиковый пакет, которым она прикрыла волосы.

– Опять родители хоронят детей. Это неправильно, милый сыночек… Ты больше не позвонишь мне, как звонил всегда по утрам в семь тридцать, чтобы мой день был солнечным. В семь тридцать, каждое утро! А теперь кто проводит меня до конца пути? Прощай, мальчик мой дорогой. До скорого свидания.

Пожилая женщина отходит от микрофона. Слово берет ведущий церемонии: «Друзья мои, Станислав Дорати пожелал, в свою очередь, сказать нам несколько слов». Он подходит к постаменту, покрытому тканью, на краю свежевырытой могилы, и сдергивает ткань. Лицо усопшего. Это не посмертная маска. Веки не сомкнуты, глазные орбиты не пусты. Два стеклянных глаза с цветными ирисами смотрят на застывшую толпу. Люди прижимаются друг к другу, некоторые сдерживают рыдания. Распорядитель нажимает на клавишу С еле слышным щелчком включается громкоговоритель: «Это я, друзья мои. Я знаю, что вы здесь. А я тоже здесь, но как бы и не здесь. Я в своей любимой позе: я лежу. Мне эта поза всегда нравилась. В ней я испытывал удовольствие, чувствовал себя защищенным – эта поза не знает себе равных. Сейчас светло? Темно? Впрочем, теперь мне это не важно. Я возвращаюсь к земле. Я вращаюсь с ней. Земля прижимается к коже – что бы я ощутил, если бы не был мертв? Я больше не чувствую голода, холода, жажды. Я ничем больше не владею, я свободен. Но дело не в том, что я ничего не чувствую. Это другое. Мне на все наплевать. Да это просто праздник Ничто тебя не держит, нет больше запретов. Отдых. Полное расслабление. В этом мне всегда было отказано при жизни. И еще два слова, прежде чем умолкнуть навсегда. Мама, ты родила меня на свет, ты дала мне голос. Спасибо. Доктор Летуаль, вы возвратили мне его. Спасибо».

В тишине люди оборачиваются, вопросительно переглядываются.

– Доктор Летуаль? Кто это такой?

– Я его знаю, но не вижу здесь.

– Он здесь, я заметил.

– Тихо!

Голос Станислава Дорати устремился к небу. В волнующейся толпе лишь Артур и мать покойного, с лицом, застывшим под пластиковым пакетом, сохраняют неподвижность и молчание.

Ведущий немым движением руки приглашает собравшихся к скорбному молчанию. Колонна людей в трауре продвигается к прямоугольной открытой ране, которая зияет в земле и которой сейчас предстоит закрыться. Во исполнение желания усопшего каждый по очереди бросает что-нибудь в могилу: эбеновый портсигар, бутылочку коньяка, мобильник (включенный), солнечные очки, японскую фарфоровую чашку и лакированные палочки для еды, метроном. Убежавший от родителей ребенок поскальзывается на краю ямы и съезжает вниз, прямо на венок Из подношений умершему он выхватывает метроном, сдвигает с места маятник, который начинает отбивать ритм, хватает сотовый за антенну и барабанит по деревянной крышке гроба щебеча: «Алё, алё!»

Процессия все идет. Слышен тихий диалог:

– А Клер не пришла?

– Да нет, она здесь; это вроде бы она принесла скульптуру, то есть маску, вон там, у края могилы.

– Разве она не муляж туда бросила? А голос у нее все такой же низкий?

– Все ниже и ниже, насколько я знаю.

– И она ничего не делает, чтобы его исправить?

– Когда-нибудь она к этому придет.

На другом конце вереницы людей мраморщик и резчик по камню, опустив глаза, с серьезным видом внимают ведущему церемонии, который распекает их вполголоса. «Господа, произошло недоразумение. Вы внесли в счет 176 букв, но мы насчитали только 134. Вы посчитали слишком много слов. Что касается текста, еще раз напоминаю: нам нужно только самое главное – имя, дата рождения, дата смерти и следующая фраза: "Он пел свою жизнь. Он спел свою смерть". И точка. Ну так сколько это будет стоить?»

Дождь прошел. Пригревает солнце, вода испаряется с каменных плит. На расстоянии нескольких шагов стоящая под тисом женщина в серой замше наблюдает за сценой глазами цвета серой озерной воды. На кончиках ее ресниц дрожит слеза. Слеза готова упасть и затеряться, впитавшись в землю. Но сероглазая женщина подносит к щеке шейный платок желтого шелка, и он выпивает каплю горя. Мокрая земля источает терпкий запах, от нее поднимаются ниточки пара. Если бы усопшие покуривали вечную сигару, она искала бы взглядом ее красный огонек, успокаивающий путеводный фонарик, и он, петляя меж склепов, показал бы дорогу, по которой она могла бы прийти к мертвым, чтобы с ними побеседовать.

Артур ничего не заметил, он двигается дальше в медленно идущей цепочке людей. Дойдя до открытой могилы, он видит маску покойного – на помосте, в деревянном ящике. Он останавливается перед открытой могилой, не в силах отвести взгляда от стеклянных глаз маски. Наконец ему это удается, и он фокусирует взгляд на деревянной крышке гроба, в который заключено тело человека, пациента, доверившего ему некогда свои голосовые связки. Поблескивающее лаком дерево напомнило Артуру другой гроб – тот, в который положили его отца. Тогда Артур не знал, что такое смерть; он и теперь этого не знает. Знакомый голос нарушил глубокую задумчивость.

– Летуаль, сколько лет, сколько зим!

Артур полуобернулся и встретил доброжелательный взгляд блестящих глаз Сержа Максанса, который протягивает ему руку в перчатке. Вечность. Артур глядит на эту обоюдоострую руку, протянутую бывшим преподавателем и наставником на краю могилы, и колеблется.

– Позвоните мне, пообедаем как-нибудь вместе?

Максанс подкрепляет свое предложение полуулыбкой. Артур не может решиться. Люди в траурной очереди проявляют признаки нетерпения. Максанс берет Артура под руку и отводит в сторону. Тот не противится твердости старшего друга, склонившегося к нему, чтобы пробормотать интимным шепотом сквозь густые усы: «Прошлое осталось в прошлом: кончено, забыто и похоронено. Теперь-то вы твердо стоите на ногах, и я этим горжусь». Наступает молчание, Летуаль мямлит ответ. Словно подталкиваемый дующим в спину ветром неловкости, он направляется к могиле своего отца. В эту минуту в воротах показывается силуэт мотоциклиста. Артур не сразу замечает, что это женщина. Куртка серой кожи сужается в талии и расширяется на бедрах. Прямая спина, гордая осанка, угловатый силуэт притягивают внимание Артура словно магнит, хотя он не видит лица. Мотоцикл взрыкивает, тявкает, набирает скорость. Силуэт женщины-кентавра растворяется в шуме улицы, оставив только нетерпеливое беспокойство и защемившее сердце. Она исчезла, ну и ладно, общаться с женщинами у него нет больше желания… желания делать первый шаг.

Отказавшись от идеи посетить могилу отца, он ускоряет шаг и направляется к выходу. Подходит к своему кабриолету старинной модели. Черепаховая кошка расселась прямо на капоте. Артур вспоминает междометия «кыш!», «брысь!», бьет в ладоши, топает каблуком, хлопает по капоту, ударом ноги опрокидывает железную мусорную урну. Все впустую – напрасные усилия. И тогда кошка потягивается и спрыгивает на землю.

Он ведет машину быстро. Поднимает глаза на полотняный потолок, только что истоптанный кошачьими лапами. Надо смыть оскорбление. Энергичным движением он вертит ручку, отчего автомобиль заносит, и встречная машина тревожно мигает фарами, опускает капот и едет с опущенными стеклами, без крыши, без укрытия, в реве мотора, подставив лоб ветру – так, как он любит.