Низкий голос любви

Клер приглушает свет, подбирает твердый и легкий предмет, упавший рядом с вазой, заворачивает его в тонкую бумагу и прячет в деревянную шкатулку до завтрашней церемонии.

Мужчины на один вечер Клер утомляют. Обычно она задумывается, когда же найдет того, кто выдержит испытание хищником. Но сегодня вечером это даже не пришло ей на ум.

«Ах, Янус, мой Янус». Она улеглась в постель, и кот лег рядом с ней. Во тьме блеснули четыре глаза.

– Вы делали то, о чем я просил?

– Да. Каждый день.

– Вы были одни?

– Да. Я делала это по вечерам.

– По вечерам?

– Да. По вечерам я бываю одна.

– Лучше не заниматься этим вечером. Сразу после этого лучше не засыпать. Выберите другое время, тогда пользы будет больше, да и удовольствия. И лучше на полу, чем в постели, а? А потом, на этом не стоит останавливаться. Продолжайте, но в другой позиции. Хорошо. Разденьтесь, прошу вас. Так вам будет удобнее. Трусики оставьте. Одну руку положите на грудь, другую на пупок. Чувствуете, как расслабляется живот? Не кивайте. Не двигайтесь. Я вижу, что вы меня поняли.

Артур Летуаль включает видеокамеру, закрепленную на треножнике. Потрескивание мотора сливается с завыванием ветра за окном. На металлической тумбе – монитор, усилитель, спектрограф, мигают красные цифры. В большом зеркале отражается обнаженное тело девушки: смуглая кожа, черные волосы, закрытые глаза, левая рука поднята к груди, правая прикрывает пупок Она лежит не прямо на черной коже кушетки, а на длинном прямоугольнике белой бумаги. Артур Летуаль сидит у изголовья: «Итак, повторим. Начните со вздоха… Да… Напрягите правую кисть и предплечье. Внимательно следите за тем, как распределяется напряжение… Да… Так… Теперь вздох звучит правильно. Согните правую ногу. Миллиметр за миллиметром. Не дышите. Нет, нет, нет, запомните, что сейчас вы это сделали слишком быстро. Давайте снова. Согните левую ногу. О-о-о-очень медленно. Левую руку. Поднимите левое плечо. Медленно. Вздоххх… Приподнимите голову, миллиметр за миллиметром… Сразу расслабьтесь – и вздох… Дышите нормально. Можете двигаться. Черт!»

Раздался гнусавый голос интерфона – веки молодой евразийки недовольно дрогнули. Артур Летуаль покосился на видеоэкран: там в беловатом тумане виднеются три стоящие девочки с ранцами на плечах. Громкоговоритель придает детским голосам металлический тембр. «Да, войдите». Три девочки заходят в зал ожидания. Их приглушенный разговор больше не искажает электроника.

– Начнем сначала. Выдыхайте. Горло не зажимается, хорошо. Я считаю до восьми. Внимание, грудь вперед. Выдыхайте. Оденьтесь, пожалуйста. Следующее упражнение. Прочитайте вслух этот текст…

Из холла доносятся смешки. «Шли бараны по дороге, Промочили в луже ноги. Кто не хочет воду пить? Выходи, тебе водить!»

Летуаль поднялся, чтобы утихомирить девчонок, но не успел нажать на ручку двери, как она приоткрылась и длинная голая рука в тяжелом медном браслете протянулась к застекленному книжному шкафу в углу. Костлявые пальцы схватили прозрачную коробку с макетом человеческой гортани. Девочки за стеной смеются. Летуаль просит даму в браслете успокоить их. Она закрывает за собой дверь. Но вот тишина восстановлена – Летуаль снова садится в кресло и берет на колени синтезатор. Молодая евразийка, напрягая шею, прерывающимся голосом начинает читать текст с листа, чуть дрожащего в ее пальцах.

– О дааама глубиныы…

– Слишком сильная модуляция – у вас сбивается дыхание. Тщательно выговаривайте каждую букву. «О дама глубины»…

– О дама глубины…

Звонит телефон.

– Прошу прощения. Алло. Да, мадам… мадемуазель. Я вас удивил? Обычно по телефону вас путают с мужчиной? Действительно, я не обманулся. Оно и к лучшему, знаете ли, ведь голос – моя профессия. Вероятно, вы страдаете вирилизацией гортани. Не обязательно тяжелой, но не будем забегать вперед. Когда? Двенадцатого июля. На следующей неделе. Номер телефона? Ваша фамилия? Если секретарша вам не перезвонит, приходите в назначенное время. До свидания. – Он повесил трубку. – Очень хорошо… Продолжим. «О дама глубины»…

– О дама глубины, зачем же на поверхность, нарушив водной глади вернофть…

– Обратите внимание на звук «с»… Повторяйте за мной: «сакс»…

– Факс…

– Нет! Сакс…

– Сакс.

– Хорошо. Сакс и фон.

– Факс и фон.

– Да нет же.

– Саксифсон.

– Еще хуже.

– Сакс и фон.

– Наконец-то. Так, дальше.

– Мадам, кто я для вас? Ведь вы так молчаливы, не прячьтесь боязливо, настал свиданья час.

– Well, very well! Ну вот, теперь все звуки встали на место, заметьте!

Пациентка ушла. Женщина с обнаженными руками заглянула снова и поставила на этажерку макет гортани.

– Я домой, Артур. Завтра придешь?

– Утром нет. К десяти мне надо на похороны Станислава Дорати. То есть на самом делея еще не решил, пойду ли.

– Твой бывший пациент? Иди обязательно. Я-то на похороны явлюсь, только когда настанет моя очередь. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Он свернул белое бумажное полотенце, на котором лежала пациентка, смял его, поднес бумажку к носу, понюхал и кинул в корзину. Дернул за рулон, покрыл кожаную кушетку свежим полотенцем, погасил свет, закрыл дверь и ушел.

До пяти лет Артур Летуаль не сказал ни слова. Впрочем, это не значило, что ему было нечего возражать. С первыми же словами терпеливый ребенок проявил нетерпение. Теперь, став взрослым, он знает, что молчаливое детство оставило на нем свой отпечаток. Иногда его знакомые чувствуют, что ему хотелось бы замолчать и вернуться к прежней неторопливости, но он забыл ее секрет. С тех пор как Артур Летуаль заговорил, он торопится. Он пока в том возрасте, когда эскалаторы и движущиеся дорожки нужны не для того, чтобы отдыхать, а длятого, чтобы быстрее добраться. До кладбища.

Поезд кольцевой дороги сотрясает землю так, что содрогаются плоть живых и кости мертвых. Прежде чем войти в арку входа, Артур поднял голову. На камне фронтона выгравировано: «Смерть освобождает».

Его окружило благоухающее облако – мимо идет кладбищенский работник, неся огромный венок, словно танцовщик балета прима-балерину. На ленте, приколотой по диагонали, – слова: «Станиславу Дорати. Оркестр». Артур идет следом – он не видит лица букетоносца, но слышит, как он о чем-то спрашивает распорядителя похорон. Тот подошел к нему с видом, подобающим случаю, чинно сложив руки на высоте гульфика. Из-за прямоугольных стекол очков тускло поблескивают желтоватые глаза.

– Это куда отнести? Это для Дорати, певца.

– Дорати? Аллея двадцать один.

– Двадцать один! Далеко же забрался этот тенор.

– А почему ты не вошел через улицу Пти-Рюиссо? Так было бы короче.

– А тот вход открыт?

– Еще бы – Жорж вечно забывает его закрыть. По ночам кто угодно может войти. Вообще-то Дорати был не тенор, а контртенор.

– А в чем разница?

– Тенор – это мужчина. Контртенор – мужчина, который подделывается под женский голос.

– Не по мне это.

Человек с венком удаляется, венчики гладиолусов пляшут у него над головой. Под чугунным небом Артур идет по дорожке между двумя рядами склепов. Воздух с садистской регулярностью прорезает звук пилы Артур сворачивает. Он знает эти аллеи наизусть, он ходил по ним с детства. Здесь он похоронил отца. Сейчас он навестит его могилу. Прогремел гром. Капли впитались в цемент крестов. Артур укрылся под липой. Капли щелкают по листьям. Люди, идущие к месту погребения, тихо переговариваются. Гравий скрипит под подошвами. Шаги, тихие голоса, шорох одежды наполняют влажный воздух кладбища звуковым туманом, столь же неопределенным, как граница между живыми и мертвыми; пленка жизни, готовая разорваться при любом неверном шаге. Летуаль видит, как они приближаются. Люди в трауре обступают поставленный на штатив микрофон. Не выходя из своего убежища, Артур оказывается в середине группы молодых людей в костюмах, с набриолиненными волосами и скрипичными чехлами в руках. Он отходит от них, возвращаясь в ряды приглашенных. Под его подошвами оглушительно шуршит цемент. Женщина с накрашенными губами, в повязанном на шею платке, уже запятнанном круглыми каплями дождя, склонилась к нему, щекоча дыханием ухо.