Мистер Пип

Проходила неделя за неделей. Мы стали понимать, чем будет занято наше время. Оно будет занято ожиданием. Все только и делали, что ждали: хоть краснокожих карателей, хоть повстанцев — кто первым доберется до нашей деревни. Ждать пришлось долго, очень долго. Зато могу точно сказать, когда появились те и другие, потому что я твердо решила вести счет времени. Вот откуда мне известно, что каратели явились в деревню за три дня до моего четырнадцатилетия. А еще четыре недели спустя пришли повстанцы. Но до всех этих событий Лупоглаз и его жена Грейс снова заставили о себе говорить.

~~~

— Подъем! — прокричала мама однажды утром. — В школу пора.

Не иначе как для нее настал желанный миг. Я почувствовала, что у нее от этих слов даже поднялось настроение. Как будто мы вернулись к привычному распорядку. Я, между прочим, знала, какой это день: среда. Маме-то было невдомек. У меня под тюфяком хранился карандаш. А на угловой стойке висел самодельный календарь. В школу я не ходила целых восемьдесят шесть дней. У меня над головой просвистел веник. Это мама выгоняла залетевшего в дверь петуха.

— Учителя-то у нас нет, — возразила я.

А мама с едва заметной улыбкой сказала:

— Теперь есть. Лупоглаз вызвался быть учителем.

Бугенвиль — одно из самых благодатных мест на Земле. Бросил в почву семечко — глядишь, через три месяца выросло деревце с сочными зелеными листьями. Еще через три месяца можно собирать урожай. Но не будь у нас мачете, не было бы и огородной земли. Чуть зазеваешься — кустарники тут же сбегут по крутым горным склонам и заполонят все деревни цветами и лозами. Потому-то и школу мы так скоро забыли. Гибкие плети увили пару деревьев лиловыми и красными цветами, точно в искупление своей вины, а сами залезли на крышу, проникли в окна и уже цеплялись за потолок. Еще полгода — и школа исчезла бы в зарослях.

В школу вернулись ребята разного возраста, от семи до пятнадцати лет. Я насчитала двадцать человек, около половины от прежнего числа. Двое мальчишек постарше, как я знала, ушли в горы, к повстанцам. Три семьи уехали последним катером в Рабаул. Про остальных не знаю. Может, им просто никто не сказал, что школа открылась. Через неделю-другую могли подтянуться еще несколько человек. Лупоглаз уже дожидался нас в классе. Там было почти совсем темно, однако разглядеть высокого сухопарого белого человека в льняном костюме не составляло труда. Он стоял у доски, избегая наших пытливых взглядов. Всем было интересно, надел ли он свой красный клоунский нос. Нет, нос он оставил дома. Но с прошлого раза в его облике изменилось не только это. Волосы у него отросли едва ли не до плеч. Раньше он стригся почти наголо, и нынешней рыжинки с проседью совсем не было заметно. Борода уже спускалась ему на грудь.

Прежде нас учила миссис Сяо. Росточку она была небольшого, чуть выше самых младших учеников. По сравнению с ней Лупоглаз на учительском месте выглядел настоящим великаном. Руки его свободно свисали по бокам. Когда мы гуськом входили в дверь, он даже не покосился в нашу сторону. Взгляд его был устремлен в дальний угол. Он и бровью не повел, когда в класс, виляя хвостом, забежал черный пес. Мы оценили учительскую выдержку: миссис Сяо в таких случаях начинала хлопать в ладоши и норовила пнуть собаку под зад.

Учеба начиналась заново, но совсем не такая, как раньше. Наверное, из-за этого всем было не по себе, как будто мы пытались втиснуться в прежние рамки, которых больше не существовало, по крайней мере в том виде, как нам запомнилось. Мы рассаживались по своим местам, но даже парты были какие-то не такие — а может, это мы стали другими. Только гладкие деревянные ножки стула привычно холодили мне голени. Ребята даже не переглядывались. Все глазели на нового учителя, как на диковинку. А он, можно подумать, намеренно позволял нам себя рассмотреть. Когда все расселись, Лупоглаз встрепенулся.

Он переводил взгляд с одного ученика на другого, никого не выделяя. Просто отмечал для себя присутствующих. Кивком дал понять, что проверка окончена. Потом изучил зеленую лиану, свисающую с потолка. Дотянулся до нее рукой, сорвал и скомкал в пальцах, как ненужную бумажку.

Никогда прежде я не слышала его голоса. И другие ребята, по-моему, тоже. Я не знала, чего ожидать, но, когда он заговорил, голос его звучал на удивление тихо. Надумай этот великан кричать, как наши матери, он бы обрушил крышу. Но нет: он словно беседовал с каждым из нас наедине.

— Я хочу, чтобы здесь было светло, — сказал он. — Независимо от того, что нас ждет.

Он сделал паузу, чтобы мы это переварили. Когда наши родители заводили разговор о будущем, они давали нам понять, что все перемены будут к лучшему. Сейчас мы впервые услышали, что будущее — шатко. А поскольку такую мысль высказал человек сторонний, мы навострили уши. Он обвел глазами наши лица. Если он и ожидал бунта, все опасения были напрасны.

— Мы должны расчистить это помещение, чтобы сделать его пригодным для занятий, — продолжал он. — Пусть оно станет как новое.

Когда его лицо с глазами навыкате повернулось к распахнутому окну, заросшему буйной зеленью, я заметила галстук. Узкий, черный, строгий, он прикрывал верхнюю пуговицу сорочки, расстегнутую на жаре. Жилистая белая рука поправила узел. Потом учитель опять повернулся к нам и поднял одну бровь.

— Да? — спросил он.

Переглянувшись, мы закивали. Кто-то сообразил ответить: «Да, мистер, Уоттс» — и остальные подхватили: «Да, мистер Уоттс».

Тут он поднял вверх указательный палец, как будто его осенило.

— Насколько я знаю, кое-кто говорит обо мне «Лупоглаз». Пожалуйста. Мне даже нравится.

И впервые за все годы, что я его знала, — правда, раньше я его видела только на улице, с тележкой, в которой он катал жену, — мистер Уоттс улыбнулся. С той поры у меня больше не поворачивался язык называть его «Лупоглаз».

Мы принялись за работу. Сдернуть цветущие плети с крыши оказалось проще простого: они словно чуяли, что их дни сочтены, и не противились. Поодаль от здания, на расчищенном пятачке, мы развели костер, и лианы превратились в густой белый дым. Нескольких учеников мистер Уоттс отправил за вениками. Мы на совесть подмели полы. В косых предзакатных лучах солнца стала заметна паутина. Подпрыгивая, мы сметали ее прямо руками. Первый день занятий после долгого перерыва пришелся нам по душе. Мистер Уоттс ни на минуту не оставлял нас без присмотра. И не одергивал, когда мы галдели. Но стоило ему раскрыть рот, как все умолкали.

Потом мы вернулись за парты и стали ждать, когда нас распустят по домам. Он заговорил все тем же тихим голосом, который сразил нас в начале первого дня:

— Хочу, чтобы вы понимали, дети. Я не учитель, но буду стараться по мере сил. Это я вам обещаю. Надеюсь, при поддержке ваших родителей мы сможем изменить нашу жизнь к лучшему.

Тут он помолчал, словно обдумывая новую мысль; видно, так оно и было, потому что вслед за тем он велел нам выйти из-за парт и встать в круг. Попросил взяться за руки или под руки, как больше нравится.

Те из нас, кто раньше ходил в церковь слушать проповедника, закрыли глаза и опустили головы. Но сейчас проповеди не последовало. Вместо этого мистер Уоттс поблагодарил нас за то, что мы пришли.

— У меня были сомнения, — сказал он. — Давайте говорить откровенно. Особой ученостью я похвалиться не могу. А потому скажу прямо: учиться мы с вами будем на житейских примерах. И конечно, у мистера Диккенса.

Это еще кто такой — мистер Диккенс? И почему в нашей деревне, где жителей было менее шести десятков, мы до сих пор его в глаза не видели? Ребята постарше притворились, что поняли, о ком идет речь. Один мальчишка даже брякнул, что это друг его дяди; а когда мы все оживились, он еще добавил, что и сам близко знаком с мистером Диккенсом. Засыпав его вопросами, мы тут же вывели этого балабола на чистую воду, и он улизнул, как побитая собачонка. Выходило, что мистера Диккенса никто не знает.