Мистер Пип

— Помню, какое у него лицо было: виноватое, от стыда горело, — продолжила мама. — Будто он Бога молил: прости меня, Господи. Смилуйся. Помню, тогда в суде глянула я в окно и вижу: самолет взмывает, за ним белая полоска тянется — и тут с пальмы кокос падает, прямо за окном. Я даже растерялась — куда смотреть-то: один вверх летит, другой вниз.

Вскочив с колен, мама повернулась ко мне:

— Раз уж ты завела этот разговор, Матильда. Я и сама не понимала: на дурного человека гляжу или на того, кто меня любит.

Я услышала больше, чем хотела. Это был взрослый разговор. А поскольку мама не сводила с меня испытующего взгляда, я поняла, что она читает мои мысли.

— Я и по морским конькам скучаю, — сказала она чуть веселее. — Ни у кого нет во взгляде такой мудрости, как у морского конька. Это чистая правда. Я ее открыла в твоем возрасте, даже раньше. А рыбы-попугаи, как я поняла, тоже непросты. Они сотнями на тебя глядят и припоминают, какой ты была вчера и какой — третьего дня.

— Неправда. — Я даже засмеялась.

— Ну почему же, — сказала она. — Чистая правда.

Мама задержала дыхание, я тоже, и она расхохоталась первой.

Познакомившись с мисс Хэвишем и узнав про ее горькую судьбу, я перестала сравнивать мою маму с сестрой Пипа. Мама скорее напоминала Хэвишем (то есть мисс Хэвишем), которая не в силах забыть тот день, когда она горько обманулась в своих надеждах. Часы в ее доме показывают точное время, когда должен был приехать ее жених. Свадебный пирог, окутанный паутиной, так и стоит нетронутым. Мисс Хэвишем никогда не снимает свой подвенечный наряд, будто еще ждет события, которому не суждено свершиться. Вот и мама, по-моему, точно так же застыла в прошлом. Когда повздорила с отцом. Она выдавала себя вечной мрачностью. Мрачностью, которая осталась после той ссоры. Мне даже казалось, что у нее в ушах все время звучат папины слова.

~~~

Никто так не выделяется, как белый человек, живущий среди черных. Но мистер Уоттс, как я считала, выделялся не только этим. Он подарил нам Пипа, и я приняла этого Пипа как обычного мальчика, чье дыхание чувствовала щекой. Я научилась заглядывать в чужие души. И теперь силилась понять мистера Уоттса.

Я разглядывала его лицо, прислушивалась к его голосу и пыталась узнать, как работает его ум и каков ход его мыслей. О чем думал мистер Уоттс, когда наши матери и отцы, дяди и тети, а иногда старшие братья и сестры приходили на урок, чтобы поделиться своими знаниями о мире? Когда наш гость рассказывал какую-нибудь историю, курьезный случай, а то и свои домыслы, мистер Уоттс предпочитал держаться в стороне.

А мы не сводили с него глаз: ждали, не подаст ли он виду, что рассказчик мелет чепуху. Никаких признаков этого на его лице не бывало. Оно выражало только уважительный интерес, даже когда старая, сгорбленная бабушка Дэниела, опираясь на две клюки, долго оглядывала класс подслеповатыми глазами.

— Есть такая страна, зовется Египет, — начала она. — Да только я о той стране ничегошеньки не знаю. А так бы рассказала вам про Египет. Уж не обессудьте — слышала звон, да не знаю, где он. Но коли согласитесь меня послушать, деточки, расскажу вам про синеву.

И мы стали слушать про синеву.

Синий — это цвет Тихого океана. Цвет воздуха, которым мы дышим. Синева глядит в любой просвет: между пальмами, между жестяными крышами. Кабы не синий цвет, не видали бы мы летучих мышей-крыланов. Слава богу, что есть у нас синева.

— Где только не является нам синева, — продолжала бабушка Дэниела. — Ищите и обрящете. Будете на причале в Киете — загляните в трещины меж досок. Знаете, чем она там занимается? Вылавливает протухшие рыбьи потроха и уносит восвояси. Если б могла синева принимать обличье растения, зверя или птицы, она бы оборотилась чайкой. Потому что всюду норовит сунуть свой цепкий клюв. А еще есть у синевы волшебная сила, — продолжала старушка. — Поглядите на любой риф и поймете, что я не лгу. Синева разбивается о рифы и выпускает на волю — какой цвет? Белый! Как это у нее получается?

Наши взгляды обратились за ответом к мистеру Уоттсу, но он сделал вид, будто не замечает. Присев на краешек стола и сложив руки на груди, он весь обратился в слух и внимал только рассказу бабушки Дэниела. Мало-помалу и мы вновь переключились на сухонькую старушку с темными от бетеля губами.

— А напоследок… уж дослушайте, деточки, скоро я вас отпущу… Синева принадлежит небесам, и никому ее не украсть, потому-то миссионеры издавна стеклили синим окна храмов, что возводились у нас на острове.

Мистер Уоттс, по обыкновению, широко распахнул глаза, как будто прогоняя остатки сна. Он подошел к бабушке Дэниела, протягивая ей руку. Старушка дала ему взяться за свою ладонь, а затем он повернулся к классу:

— Сегодня нам очень повезло. Очень. Мы получили своевременное напоминание о том, что, вероятно, не знаем всего мира, но силой своего воображения можем создавать его заново. Можем создавать его из тех вещей, которые видим и находим вокруг. Нужно просто смотреть на мир творчески, как это делает бабушка Дэниела. — Мистер Уоттс положил руку ей на плечо. — Спасибо, — сказал он. — Большое вам спасибо.

Бабушка Дэниела расплылась в улыбке, и мы увидели, что зубов у нее — раз-два и обчелся, потому-то она и говорила с присвистом.

Из некоторых гостей школы мистеру Уоттсу приходилось буквально вытягивать то, что они знали; порой вытянуть удавалось сущие крохи.

Хозяйка пса Черныша — звали ее Жизель — робко потупилась. Когда она в конце концов заговорила, мистер Уоттс был вынужден склониться к ней и повторять ее слова во всеуслышанье; рассказ ее был о ветре:

— На других островах ветрам дают прекрасные имена. Мой любимый ветер называют «нежным, как женщина».

Дядя Гилберта, здоровенный, круглый, как металлическая бочка, и черный, как нефть со дна моря, пришел поговорить с нами о «разбитых снах».

Он сказал, что разбитые сны можно увидеть на причале.

— Гляньте на пойманную рыбу: глаза выпучены, рот раскрыт. Дивится, что уснула на суше, а в море путь ей заказан.

Он умолк и покосился на мистера Уоттса, как будто спрашивая: так годится? Мистер Уоттс кивнул, и дядя Гилберта продолжил:

— По ночам собаки с петухами, будь они неладны, подстерегают наши сны и разбивают их надвое. Одно хорошо: разбитый сон можно поднять за краешки да связать заново. Кстати, рыбы попадают в рай. А кто другое вам скажет, тот брехун, ему веры нет.

Переминаясь с одной босой ноги на другую, он нервно стрельнул глазами на мистера Уоттса, а потом опять на нас.

— Вот покамест и все, — объявил он.

Чего только мы не услышали: что есть такой остров, на котором детей сажают в каменный челнок и заставляют учить наизусть священные морские заклинания. Что есть песни, которые исцеляют не хуже лекарства. Споешь — и нарыв как рукой снимет, и от икоты избавишься. Споешь — и апельсиновое деревце в рост пойдет. А от иных песен даже раны и ожоги заживут.

Узнали мы кое-что и о народных снадобьях: например, болячки на коже лечатся листьями белой лилии. А еще есть такие шершавые, длинные листья, которые спасают от ушной боли. Из листьев другого растения можно выдавить сок и пить при поносах. Отвар из морских ежей следует давать первородящим матерям, чтобы остановить кровотечение.

Одни рассказы помогают в поисках истины и счастья. Другие учат не повторять прежних ошибок. А эти рассказы поучительны. Почаще заглядывайте в Писание.

— В молодости, — начала тетя одной из наших девчонок, Вайолет, — отправилась я в гости к деду на соседний остров. Но деда в живых не застала. Тогда пошла я в тюрьму и добилась свидания с последним из жителей, который знал совет: как потопить своего врага в море. Для начала двенадцать часов постишься, потом идешь в джунгли и отыскиваешь заветную травинку. Садишься в лодку, гребешь к рифам, о которые разбивается прибой, и произносишь священное заклинание во славу необъятных морей. Потом бросаешь травинку в воду. Возвращаешься на берег, обмазываешь себя сажей, рисуешь мелом круги на висках и под ноздрями и тем же мелом проводишь широкую полосу от пупа до подбородка. А под конец красишь губы яркой охрой и снова плывешь к рифам. К тому времени пахучий лист уже накликал бурю. Произносишь второе заклинание, чтобы выпустить на волю разрушительные силы. Возвращаешься в хижину, ложишься спать. Остаются еще кое-какие дела, но самое основное я сказала. Ночью тебе должен присниться сон, будто твое второе «я» вселилось в акулу. Вот. А потом должно присниться, что волны перевернули лодку и враг твой сгинул. Тут твое второе «я» воротится назад и переселится из акулы в твое спящее тело.