В облупленную эпоху

— Я вряд ли чем помогу вам, Иосиф Еремеевич. У самого все запуталось — и жилье, и прописка… Мать их!..

— Поехали отсюда ко мне — потолкуем.

— Неудобно как-то.

— Перестань, ей-богу.

После занятий, купив у уличного торговца бутылку водки, Иосиф потащил Лыкова к себе. С ними увязался Бравицкий.

— Мужики, мне тоже охота потрепаться!..

— А я, может быть, не пойду? — грустно отпрашивался Геннадий. — Желудок побаливает и пить совсем неохота!

— Пойдешь! — решительно возразил Бравицкий. — Не зря же говорят, что евреи споили русский народ!

— Охота тебе всякую околесицу повторять. Пошли — посидим, поболтаем. Только мне нельзя много пить — давление скачет.

— Жилье у меня холостяцкое, — сказал Иосиф, распахивая дверь.

Квартира его напоминала школьный спортивный зал. Предложив гостям подтянуться («Кто сколько раз сможет?»), «дед» поплевал на руки, подпрыгнул, ухватился за кольца и застыл, напоминая распятого Иисуса Христа.

Потом уселись за стол.

— Впервые в жизни живу кум королю. Квартиру эту продал за 17 тысяч долларов. Деятель, который купил ее, треть выложил наличными. На сыр, колбаску, селедку, хлеб хватает, — Иосиф вытаскивал тарелочки и свертки из холодильника. — Перед отъездом решил отъесться — сестру двоюродную не хочу пугать своим видом… Ну, давайте, по одной хряпнем, а там — как пойдет.

Бравицкий, чувствовалось, очень рад выпивке. Хотя он и не выглядел алкоголиком, от него постоянно пахло спиртным.

— Наливай, Иосиф, по второй, — торопил он.

Лыков вызвался поджарить яичницу.

— С ветчиной жарь, — распорядился Иосиф, — там небось свининки-то не поесть.

Через полчаса, подцепляя вилкой остывший желток, Юрий в очередной раз повторил:

— Плесни еще в рюмки, Иосиф.

— Водки больше нет, — «дед» перевернул бутылку. — Коньяк будем?

— Не стоит, — попросил Геннадий, но Иосиф все-таки выставил на стол бутылку трехзвездочного.

Захмелевший Бравицкий напоминал подбитую птицу. Красивое лицо резко постарело, в глазах застыли боль и тоска.

— Если думаешь «Ехать — не ехать?», почему с работы ушел? На погрузчика зачем учишься? — спросил его Иосиф.

— В «почтовом ящике» работал. Чтобы бывшую жену с детьми выпустили, уволился. А погрузчик — осенью на овощную базу устроюсь. Хочу и на сварщика поучиться. Федотович говорил: их кооператив открывает еще курсы сантехников и сварщиков.

— Сантехник-сварщик — это вещь! — обрадовался Иосиф. — Чай с баранками обеспечен. Я тоже хочу.

— Подойди завтра к Федотовичу. Даже этот мудак Меерович записался.

— А ты пойдешь?

— Если денег наскребу. Я сейчас на мели. Давай по последней!

— Давай, Юра. Геннадий, допей хоть налитое-то!

Скривившись, Лыков опрокинул в себя рюмку.

— Так как ты, Гена, оказался с нами? — Иосиф протянул Лыкову бутерброд, а Бравицкий положил руку на плечо.

Лыков сбивчиво рассказал запутанную историю. Про комнату в коммуналке на двоих с дочерью… Про многолетние хождения по инстанциям, в итоге которых он добился еще одной комнаты — уже в другой коммуналке… Про соседей, которые по суду отвоевали эту комнату…

Лыков успел там прописаться, но его ордер суд аннулировал. С тех пор он отовсюду «выписан».

— Если умру, — сказал Геннадий, — меня не смогут даже похоронить. Я никто, меня нет! Два года отовсюду одни идиотские отписки. С работы хоть пока не гонят. Но помочь не могут, да и не хотят — всем я успел порядком надоесть…

В отчаянии Лыков отнес копии всех документов в посольства США, Германии, Норвегии и Израиля — с просьбой предоставить убежище. Месяцев через восемь ответили только израильтяне. На Большой Ордынке его принял ответственный чиновник: «Мы репатриируем только евреев, — сказал он. — И на вас, русского по отцу и матери, закон о возвращении, естественно, не распространяется. Но, учитывая исключительность ситуации (вы назвали ее безысходной), наше правительство согласно предоставить вам политическое убежище. Вы, вероятно, не получите от Сохнута „корзину абсорбции“, но проезд до Тель-Авива обеспечим».

— Но, дорогой, тебя с таким паспортом не выпустит московский ОВИР, — удивленно протянул Бравицкий. — Я сам родился и вырос в коммуналке — у Заставы Ильича…

— У меня, — перебил Лыков, — все осложняется тем, что я не коренной москвич. Жена (это ее комната) умерла… А ко мне все цепляются: «Прав на расширение жилплощади у вас, поймите же наконец, нет».

— Слушай, — сказал Иосиф, — в России не добивают лежачих. Русские люди не звери, по себе знаю. Когда сидел…

— Я не говорю, что звери, — возразил Геннадий. — Чиновники у нас нелюди.

— Чиновники везде сволочи. В Израиле, не сомневаюсь, тоже, — ответил Иосиф. А Бравицкий добавил:

— И берут-то тебя, видимо, для пропаганды… Там, дети мои пишут, толпы осаждают российское посольство — назад просятся…

— Геннадий, не думай, что отговариваю тебя ехать с нами. Только в Израиле тебе, по-моему, делать нечего. Из всех нас охотно едет один Меерович. Потому что он правоверный еврей. Ему нужна Стена Плача, нужна Святая Земля.

— Это он мимикрировал, — вставил Бравицкий.

— Что это значит?

— Окраску защитную принял, приспособился.

— Как же тебе помочь, Геннадий?.. Если бы я эту квартиру не продал, тебе бы ее оставил… Давай завтра потолкуем с Леонидом Перловым. Он юрист и мужик, кажется, толковый… А теперь махнем еще по рюмке — из резерва главного командования.

— Иосиф, — спросил Лыков, — ты говорил сегодня, что сидел и немало… За что же?.. Как это получилось?

— …На дверях университета в Уфе объявление: «Татар и велосипедистов не принимаем». Слыхал такую историю?

— А велосипедистов-то за что?

— Вот ты сам себе и ответил!

Иосиф вытащил бутылку портвейна, и вскоре трое пьяных голосов нестройно запели:

— Окрасился месяц багрянцем…

…Назавтра Лыкова в подземелье не оказалось. Улучив минутку, Иосиф отозвал Перлова и рассказал услышанную вчера историю:

— Что можешь посоветовать?

— Прописаться обратно к дочери проблем серьезных не будет — если она сама, конечно, не воспротивится. Но раз уж ему выделили комнату, которая оказалась нереальной к заселению, взамен обязаны предоставить другую. В решение суда, аннулирующее ордер, как правило, вносится такая запись… Это, скажем так, теория. А в реальности все гораздо сложнее — вот Лыков и мучается… Моя очередь, извини.

Перлов уверенно управляет погрузчиком.

— Вам, Леонид, можно доверить даже перевозку хрусталя, — хвалит его Владимир Федотович. — Но учтите: в складских помещениях места всегда мало, проходы узкие… Но отчаиваться не надо никому, навыки придут со временем.

— Осталась всего неделя занятий. Какие уж тут навыки, — уныло отозвался Меерович.

— Приходите чуть пораньше — позанимаюсь с вами индивидуально.

Иосиф остановился у метро позвонить Лыкову — подбодрить и узнать, почему его не было на занятиях.

— Кто спрашивает? — отозвался женский голос.

— Знакомый. А вы его дочь или соседка?

— Дочь.

— Передайте, пожалуйста, что звонит Айзенштадт Иосиф Еремеевич.

— Айзенштадт?! Понятно… — В голосе вибрировал агрессивный вызов.

— Иосиф, Иосиф!.. Марина, положи трубку! (В коммуналке, по-видимому были два аппарата.) Я приболел немного, но завтра буду. Спасибо, что позвонил, — Геннадий закончил разговор.

— Нашел, с кем связаться! — кричала отцу Марина. — Все беды на свете от христопродавцев. Мало они русской кровушки попили?

Иосиф не слышал, что кричала дочка Лыкова, но ему все стало ясно. Он поежился, закурил. В клубах дыма — будто на потускневшей фотографии — перед ним всплыли лагерь в Зубовой Поляне в Мордовии и ссылка в Удерейский район на устье Ангары (тамошние остряки прозвали его Иудейским).

…Мать работала процедурной медсестрой. Как-то в послевоенную зиму соседка привела к ней гадалку:

— Хочешь, она кинет тебе карты?

— Да не верю я в них. Разве что шутки ради.