ИнтерКыся. Возвращение из рая

ИМ БЫЛО НАПЛЕВАТЬ НА ВСЕ — НА ОГРАЖДЕНИЕ, НА МЭРА, НА ВЕРТОЛЕТ, НА ВСЕХ БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ! СВОБОДНЫЕ СОЗДАНИЯ — ОНИ ШЛИ НА ВОЙ СОБРАТА, И КАЖДЫЙ ИЗ НИХ СЛЫШАЛ В ЭТОМ ВОЕ ЧТО-ТО СВОЕ, СОЗВУЧНОЕ СО СТРУНАМИ ДУШИ ЛЮБОГО КОТА, ЛЮБОЙ КОШКИ ЛЮБОЙ НАЦИОНАЛЬНОСТИ!..

Потом говорили, что Котов и Кошек было десятки тысяч!

Во всяком случае, когда мы вечером смотрели телевизор, зрелище это было ГРОЗНЫМ И ВПЕЧАТЛЯЮЩИМ.

Но в тот момент, на этой ООНовской лужайке, я ничего не видел. Даже Шуру не видел. Я его чувствовал под своими лапами, ощущал всем своим телом, каждой шерстинкой, слышал его дыхание, и мне было этого вполне достаточно.

Правда, кое-что я все-таки услышал. Это когда мэр Нью-Йорка мистер Роберто Джулиани спросил у Тимура:

— А скажи, Тим, что бы я мог сделать для тебя и твоего кота Мартына?

Тимур немедленно ему ответил:

— Сэр! Мы с Мартыном были бы вам очень благодарны, если бы вы дали ему официальное разрешение ездить в нью-йоркских сабвеях и автобусах. А то мне приходится прятать его в рюкзак и я каждый раз рискую нарваться на штраф.

— Ол райт! — сказал мэр. — Вы сегодня же получите это разрешение. Что еще?

— Ничего, сэр. Большое спасибо. Со всем остальным у нас теперь все в порядке, — вежливо ответил ему Тимур...

Теперь у нас совсем-совсем другая квартира!

В том же Квинсе, на той же Шестьдесят пятой, в том же доме, но выше этажом — как раз над квартирой мистера Бориса Могилевского.

Квартира — огромная! Пять комнат. Наша с Тимурчиком — раз. Гостиная с камином и гигантским телевизором «Мицубиси» — два. Комната для всяких служебных и личных занятий лейтенанта полиции Рут Истлейк — три. Кабинет литератора Александра Плоткина — четыре... И их общая спальня с Рут — пять!

Ну как грандиозно драматургически я выстроил этот абзац!!!

Заметьте, в этом абзаце — все! После его прочтения никому не нужно объяснять, что теперь мы все четверо — одна русско-американско-еврейская семья, пользующаяся любовью соседей по дому и кварталу и уважением среди коллег, Котов и дружественных Крыс. О Кошках я не говорю. Кошки — те вообще в отпаде!

Обязательно следует вспомнить, что в портфельчике, который мы с Ларри привезли из Вашингтона в Нью-Йорк, уже совершенно фантастическим образом оказалось письмо из нью-йоркской Публичной библиотеки. Мистера Александра Плоткина приглашали на угол Пятой авеню и Сорок второй улицы Манхэттена, в отдел славистики нью-йоркской Публичной библиотеки для переговоров о работе в русском секторе отдела славистики в качестве штатного сотрудника с годовым начальным окладом в сорок восемь тысяч долларов и сохранением всех административных льгот, полагающихся государственным служащим по законам Соединенных Штатов Америки.

Я тут же вспомнил памятник тому толстому и неопрятному старику в Летнем саду Петербурга — старик, кажется, тоже служил библиотекарем, и одновременно мне в голову пришла печальная и поучительная история бывшего сотрудника нью-йоркской Публички — Кота Хемфри, павшего жертвой собственного тщеславия и неосмотрительности. Помню, я еще тогда сказал Шуре:

— Только, умоляю тебя, не соглашайся там сниматься в какой-либо рекламе! Государственным служащим это категорически запрещено. Вышибут в два счета!..

Было и еще одно неслабое письмишко из какого-то там жутко важного «паблишингхауза» — издательства! Они успели ознакомиться с некоторыми работами мистера А. Плоткина в российской периодической печати и предлагают мистеру Александру Плоткину самому составить сборник своих очерков и рассказов для издания их отдельной книгой именно в их издательстве. Аванс за книгу будет переведен на счет мистера А. Плоткина сразу же после получения издательством рукописи и согласия Автора на издание книги. Аванс может составить сумму...

И дальше была проставлена такая сумма аванса, что все мы — Рут, Тимурчик, мистер Борис Могилевский, детектив Джек Пински, Шура и я — чуть не легли замертво!!!

Ай да Хиллари!.. Вот уж действительно Первая Леди Америки! Ну железная чувиха!.. Сказано — сделано. Вот это да! Вот это я понимаю...

Там же, в портфельчике, было еще два письма — одно от Александра Половца, главы русскоязычного лос-анджелесского альманаха «Панорама», а второй из Нью-Йорка — от главного редактора газеты «Новое русское слово».

Киты русско-американской журналистики предлагали Шуре сотрудничество и обещали братскую поддержку.

Когда я увидел этот ворох предложений, о каждом из которых можно было только мечтать, я попытался представить себе, что же произошло за те последние сутки в Белом доме. Как все это можно было организовать за одну ночь, если этот портфельчик уже утром летел вместе со мной и Ларри Брауном из Вашингтона в Нью-Йорк! Уму непостижимо... А может быть, это и есть — Америка?

Теперь по поводу болезни Шуры...

Все было точнехонько так, как это мне и приснилось! Остановка автобуса, потеря сознания, ограбление (поэтому никто не мог узнать — что это Шура...) и знаменитый Бруклинский госпиталь Маймонидеса, который явился мне во сне старым бронзовым испанским евреем в чалме и халате...

В госпитале Шуру сразу же принялись оперировать — поменяли в Шурином сердце какой-то сосуд, который, оказывается, уже ни к черту не годился. Конечно, столько выпивать и трахаться, столько сочинять в стол и жить впроголодь — это даже фановая труба не выдержит, а не то что какой-нибудь там сосудик!..

Так вот, пока Шура лежал на операционном столе под наркозом, а потом в реанимации (тоже — лыка не вязал...), ОН ВИДЕЛ ВСЕ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО СО МНОЙ В ПОРТУ ЭЛИЗАБЕТ, СЛЫШАЛ ВСЕ МОИ ВОПЛИ И ПРИЗЫВЫ, И ОТ ЭТОГО НЕ УМЕР! Чтобы не оставлять меня одного в чужом городе, в незнакомой стране...

Потрясающая же штука?! Верно?

За три с половиной последних месяца Шура насобачился довольно сносно говорить по-английски. Но это уже была заслуга Тимура.

Ребенок как лев бьется за правильное Шурино произношение и орет на него за малейшую ошибку.

А несколько дней тому назад Рут была очень занята в своем новом отделе, и Шура вынужден был пойти в школу к Тимуру на родительское собрание. Там он познакомился с классным руководителем мистером Хьюзом и выступил в роли полноправного родителя ученика Тима Истлейка.