Анамнез декадентствующего пессимиста

(Мужчина встаёт, высыпает на землю кучку колорадских жуков, тщательно давит ногами и продолжает собирать дальше.)

Бессмысленность начатого дня, смысл совершаемых действий не очень ясен, и я не знаю, зачем встаю. Остальное время я мучительно отсутствую.

Скука понижает уровень духа, делает его поверхностным, бессвязным, подтачивает изнутри и приводит в расстройство. Стоит ей овладеть Вами, и она будет сопровождать Вас повсюду, как сопровождает меня с тех пор, как я себя помню. Я не могу припомнить момента, когда бы ее не было рядом, когда бы она не окружала меня со всех сторон, не витала в воздухе, не присутствовала бы в моих речах и в речах других людей, на моем лице и на всех других лицах. Она и маска, и субстанция, видимость и реальность. Я не могу представить себя ни скучающим, ни живым, ни мертвым. Она превратила меня в говоруна, стыдящегося своих речей, в теоретика для маразматиков и подростков, для пустых бабенок, для метафизических менопауз, в клоуна, в одержимого. Она пожирает жалкий ломтик бытия, выпавший на мою долю, оставляя мне крохи от него, и то лишь потому, что для ее работы нужна хоть какая-то материя. Небытие в действии, она наносит большой урон мозгам, сводя их к нагромождению разрозненных понятий. Нет таких идей, которым она не мешала бы связываться между собой, которые бы она не изолировала и не дробила до такой степени, что сознание низводится в конце концов до череды бессвязных моментов. Разорванные в клочья понятия, чувства, ощущения – таков результат ее действия. Святого она превращает в дилетанта, Геракла – в опустившегося бродягу. Это зло, простирающееся за пределы пространства. Вам нужно бежать от нее как можно дальше, потому что в противном случае от Вас можно ждать лишь безумных проектов, вроде тех, что рождаются у меня, когда скука всецело овладевает мной. Я начинаю тогда вынашивать какую-нибудь едкую мысль, способную прокрадываться в вещи, дезорганизуя их, пронзая их насквозь, начинаю думать о книге, слоги которой разрушали бы бумагу, уничтожали бы литературу и читателей, о книге, превратившейся в карнавал и апокалипсис словесности, в ультиматум словесной чуме.

У всех ведь должны быть заботы. Канализационные трубы протягивают свои щупальца в наши квартиры. В штате Оклахома вкусная солома. По коридору лучше всего ездить на кровати или на бильярдном столе…

Измученный жуткой неопределённостью дня, я заснул одетый на постели.

Дерево отдает свой аромат ветру. Бабочка, залетевшая в комнату, где ей не выжить. Персиковая косточка, брошенная в снег, где ничего не вырастет из неё. Слова на ветер. Всему – своё место. Сизиф, который под вечер груз смысла – камень своей надежды – закатывает на своих плечах на жизнь в сон (там день не клонится к вечеру – взбирается!), чтобы ранним утром начать всё сначала. Вроде как река стекает вхолостую, а могла бы вертеть турбины. И есть только одно: усталость землекопа на склоне дней, когда заходит багровое солнце. Пойду и я за ним, и вот и всё, и больше ничего не надо ни спрашивать, ни говорить… Солнце на той стороне земли, засни снова, солнце на той стороне земли… Так обнимает усталость. По правде сказать, смысла в этом не больше, чем в мыльном пузыре и, значит, так же не нужно и ни к чему, как твердый знак в азбуке глухонемых. Так, некоторые люди умеют шевелить ушами, хотя никакого практического эффекта это умение человеку не дает, а для животных – это один из факторов, способствующих лучшему восприятию звуков, что важно в борьбе за существование. Как в сказках: старший сын получил в наследство богатство, средний, скажем, осла, а младший кота или крысу – какое-то совершенно ненужное, на первый взгляд, существо.

Ведь всё это – как рыбке зонтик. Так же, как заслониться руками и крикнуть это пуле: вы ещё слышите своё смешное "не надо", а пуля – уже прожгла, уже вы корчитесь на полу. И все его однообразные "не надо" разбивались о ее не менее однообразные "надо". Слово "смысл" во всех его смыслах – это не так просто. Как мало смысла в искренних словах и чувства распростёртые смешны. Любое начинание, боюсь, оценивается по его результатам. Не раскрытые видом гребешки душистые ломтики смысла, лезвие мысли. И зараза бессмысленности перекидывается, обжигая мозг и ставя мат. А теперь все кончилось, и он не знает и никогда не узнает. "Ни-ко-гда", – мысленно, по слогам, произносит он, чтобы убедиться, что такое слово существует и имеет смысл.

Тебе никогда не казалось, что ты вот-вот проснёшься, и всё начнётся с начала? Чувство это было похоже на воспоминание, но воспоминание чего? Казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было. Вот и сейчас – подошла к окну, на улице тысячи, тысячи огней, ездят машины, ходят люди. И мне кажется, что всё это уже бывшее, всё умерло, эти люди – мёртвые, будто я вижу то, что кончилось, а того, что происходит сейчас, когда стою и гляжу, – не вижу, но знаю, что всё кончилось.

Потянулся ряд вялых, безобразных дней, один за другим утопающих в серой, зияющей бездне времени. Дни проходили за днями, один как другой, без всяких перемен. Обширная серия восходов и заходов. Дни чередовались днями с тем удручающим однообразием, которым так богата наша жизнь и так похожа на капель весною – кап, кап, кап… Настаёт завтра – всё то же, настаёт другое завтра – всё то же, утомительное повторение "Всегда Одно и То Же". Действительно, нет ничего более ужасающего, чем назойливые обои, рисунок которых привлекает к себе внимание. Об этом могут поведать бредовые сны нашего детства.

Так все быстрее по черному диску (пластинки) чувствуя над собой иглу и переводишь дух между сменой иглы или диска. Покачиваешь качелью головы: опять эта шарманка.

Неудовлетворенная, холодная, ненормальная, пережившая сотню абортов, нимфоманка, лесбиянка – я была всем, и даже подпольной матерью. Предлагали вылечить меня от фригидности, утолить мои вампирские аппетиты, в грязных выражениях обещали мне откровения, но все это во имя истины, красоты, добра, здоровья и даже поэзии, недостойно попранных мною. Понимаю, скучно оставлять надписи на стенах в туалетах, и не осуждаю сексуальных маньяков, присылавших мне свои измышления.

Ненавижу целый день дома сидеть и ждать, когда позвонит кто-нибудь. Когда одна остаюсь, такое ощущение, что тело как бы гниёт по чуть-чуть. Всё сгниет, разложится, и в конце останется только мутная зеленая лужа и в землю впитается. Останется одна одежда. Такое ощущение у меня, когда целый день сижу одна. Я мастурбирую по пять раз на дню, чтоб подкормить гниль внутри меня. Вы проиграли, я – просто мягкая гусиная лапка, и только под вашей стимуляцией я могу бредить. Я мертва внутри, но мы устроим маскарад. Малыш, всё ужасно просто… Ну а те, все те, кто был со мной хоть раз, хотят меня ещё. Просто в конце начинаешь думать о начале. Я всегда буду помнить это, потому что всё было очень просто.

– О, вовсе нет! Я работаю на дому. Я забираю планшеты для заполнения… Да, это называется планшетами, это листы с рисунками… Я приношу их к себе и здесь я спокойно работаю, в своем темпе, я подогреваю себе что-нибудь, когда проголодаюсь, я прерываюсь, когда заболят глаза, я разговариваю с моими кошками, я вывожу Саша делать его делишки… Я сама себе хозяйка, вот… Ну и вообще, видите ли, каждое утро в одно и то же время являться в контору, будильник, метро, нет, спасибо, это слишком просто, я бы не смогла. Я с этим уже сталкивалась, знаете ли. Я не выдержала. Однажды у меня было то, что называют хорошим местом. Только вот я задыхалась, я сходила с ума. Свобода для меня самое главное. Я ничего с этим не могу поделать, просто такой уж я уродилась. Если меня запирают, я умираю. А потом я не переносила коллег, начальство, повседневную рутину, сборища для того, чтобы сбрызнуть чье-то продвижение, уход на пенсию, день рождения этого, рождение ребенка того, новую машину другого… Нет, нет, я больше не могла! Простите меня: они слишком занудны… Вам кажется, что у меня слишком большие претензии, правда?