Порожденье тьмы ночной

Уиртанен снова посмотрел на часы.

— Вам пора уходить — побыстрее покинуть окрестности.

— Можно спросить, кто ваш человек у Джоунза? Кто сунул мне записку в карман с инструкциями прийти сюда?

— Спросить можно, — улыбнулся Уиртанен, — но вы ведь и сами знаете, что я вам не скажу.

— Неужели вы мне настолько не доверяете?

— Как я могу доверять человеку, проявившему себя таким отменным агентом, — спросил Уиртанен. — А?

37: СТАРОЕ ЗЛАТОЕ ПРАВИЛО…

Я покинул Уиртанена.

Но, не пройдя и десяти шагов, понял, что меня как магнитом тянет обратно в подвал Джоунза, где остались любовница и лучший друг.

Хотя я и знал теперь их истинные лица, у меня все равно кроме них никого на целом свете не было.

Вернувшись тем же путем, каким ушел, я проскользнул в дверь черного хода.

Когда я вернулся, Рези, отец Кили и Черный Фюрер играли в карты. Моего отсутствия никто не заметил.

Железные гвардейцы белых сынов американской конституции проводили занятия по отданию почестей флагу. Занятиями руководил один из гвардейцев.

Джоунз поднялся наверх творить.

Крафт, русский обер-шпион, читал номер «Лайфа» с портретом Вернера фон Брауна на обложке, раскрыв его на развороте, изображавшем панораму болота в век рептилий.

Работал маленький приемничек. По нему объявили песню. Название песни отложилась у меня в памяти. Вовсе не потому, что у меня такая феноменальная память. Просто оно как нельзя лучше соответствовало ситуации. Впрочем, оно почти под любую ситуацию подойдет. Звучало оно так: «Старинное златое правило».

По моей просьбе референты Института документации военных преступлений в Хайфе разыскали для меня весь текст этой песенки:

— Во что играете? — спросил я картежников.

— В «Старую деву», — ответил отец Кили. Он очень серьезно относился к игре. Хотел выиграть. Заглянув ему в карты, я увидел, что «старая дева» — дама пик — у него на руках.

Скажи я сейчас, что в ту минуту я весь извелся зудом и нервным тиком и чуть не грохнулся в обморок от охватившего меня ощущения нереальности, я произвел бы, вероятно, более человеческое впечатление, то бишь вызвал бы больше сочувствия.

Увы.

Этим и не пахло.

Должен сознаться в своей жуткой ущербности. Все, что я вижу, слышу, осязаю, обоняю и пробую на вкус, я воспринимаю, как абсолютную реальность. Вот такая я доверчивая игрушка собственных чувств: ничто не кажется мне нереальным. И ничем мою непоколебимость не проймешь: ни тем, что меня били по голове, ни тем, что я напивался пьян, ни даже тем, что однажды мне случилось при весьма необычных обстоятельствах, к сему повествованию отношения не имевших, оказаться под воздействием кокаина.

Сейчас, в подвале Джоунза, Крафт показал мне портрет Брауна на обложке «Лайфа» и спросил, знал ли я его.

— Фон Брауна? — переспросил я. — Томаса Джефферсона космического века? Конечно. Барон как-то танцевал с моей женой в Гамбурге на дне рождения генерала Вальтера Дорнбергера.

— И хорошо танцевал? — поинтересовался Крафт!

— Как Мики Маус. Так танцевали все нацистские шишки, если уж приходилось.

— Интересно, узнал бы он тебя сейчас?

— Обязательно. Я наткнулся на него на Пятьдесят Второй улице примерно месяц назад, и он окликнул меня по имени. Просто ошеломлен был, увидев меня в столь жалком состоянии. Сказал, что у него полно контактов в сфере связей с общественностью, и предложил похлопотать насчет работы в этой области.

— У тебя бы это хорошо пошло, — согласился Крафт.

— Естественно — у меня же нет никаких убеждений, способных мешать клиенту лепить в глазах публики угодный ему образ.

Картежники сложили карты, оставив отца Кили, этого жалкого старого девственника, с его дамой пик на руках.

— Что ж, — вздохнул Кили с таким видом, будто за спиной у него лежало богатое победами прошлое, а впереди еще ждало блестящее будущее, — не все же побеждать.

И пополз с Черным Фюрером наверх, останавливаясь через каждые две-три ступеньки сосчитать до двадцати.

А мы с Рези и Крафтом-Потаповым остались одни.

Рези подошла ко мне, обняла, прильнула щекой к моей груди.

— Только представь, милый…

— Гм-м, — пробурчал я.

— Завтра мы уже будем в Мексике.

— Гм, — хмыкнул я.

— Ты чем-то обеспокоен?

— Я? Обеспокоен?

— Что-то тебя гложет.

— Как, по-твоему, гложет меня что-либо? — спросил я Крафта, снова углубившегося в иллюстрацию, изображающую болото.

— Да нет, не сказал бы.

— Все со мной, как обычно, — сказал я.

— Кто б подумал, что такое способно летать? — ткнул Крафт пальцем в изображение проносящегося над болотом птеродактиля.

— Кто б подумал, что такой занюханный старый пердун, как я, покорит сердце такой красавицы, да обретет такого одаренного и верного друга в придачу, — ответил я.

— Мне очень легко любить тебя, — вздохнула Рези. — Ведь я всегда тебя любила.

— Мне вот пришло в голову… — начал я.

— Поделись с нами, — попросила Рези.

— Может, Мексика — это не совсем то, что нам надо, — продолжал я.

— Всегда можно перебраться куда-нибудь еще, — вставил Крафт.

— Может… может, прямо в аэропорту Мехико-Сити… может, там пересесть на другой самолет… — продолжал я.

— И куда полететь? — Крафт закрыл журнал.

— Ну, не знаю, право. Куда-нибудь, только, чтоб очень быстро. Сама мысль о движении возбуждает меня — слишком я на месте засиделся.

— А, — буркнул Крафт.

— Да хоть в Москву.

— Что? — не поверил своим ушам Крафт.

— В Москву, — говорил я. — Я бы очень не прочь взглянуть на Москву.

— Оригинальная мысль, — сказал Крафт.

— Тебе не нравится?

— Ну, подумать надо.

Рези подалась от меня в сторону, но я крепко держал ее.

— И ты подумай, — сказал я ей.

— Если ты так хочешь, — еле выговорила она.

— Ей-богу, эта мысль мне все больше и больше начинает нравиться, — и я встряхнул Рези, чтобы расшевелить ее. — Мне бы в Мехико-Сити хватило и пары минут до пересадки на другой самолет.

— Ты шутишь? — Крафт поднялся на ноги, тщательно разминая пальцы рук.

— А как, по-твоему? Такой старый друг сам должен понимать, когда я шучу, а когда — нет.

— Шутишь, конечно. Что ты там в Москве потерял?

— Старого дружка, — ответил я.

— Вот не знал, что у тебя есть друзья в Москве.

— Может, он и не в Москве, но где-то в России, это уж точно. Надо бы навести справки.

— Как его зовут? — спросил Крафт.

— Степан Бодосков. Он писатель.

— Вот как. — Крафт снова сел и раскрыл журнал.

— Слышал о таком? — спросил я.

— Нет.

— А о полковнике Ионе Потапове не слышал?

Вырвавшись от меня, Рези забилась в самый дальний угол.

— А ты знаешь Потапова? — посмотрел я на нее.

— Нет.

— И ты не знаешь? — переспросил я Крафта.

— Нет. Объясни, кто это.

— Агент коммунистов. Пытается выманить меня в Мексику, чтобы меня там похитили и увезли для суда в Москву.

— Нет! — вырвалось у Рези.

— Заткнись, — бросил ей Крафт. Отшвырнув журнал, он вскочил и потянулся за пистолетом, лежавшим у него в кармане, но я уже взял его на мушку своего «люгера».

И заставил бросить оружие на пол.

— Вы только посмотрите… — изумленно сказал он, будто был здесь вовсе не при чем, — просто индейцы и ковбои какие-то.