Фокус-покус

Эпитафия на смерть нашей планеты, которую сочинил Бержерон и которую, по его словам, следовало высечь огромными буквами на обрыве Большого Каньона, чтобы экипажи летающих тарелок увидели ее издали, звучала, помнится, так:

Только вместо «последними» он употребил словцо позабористей.

Я больше никогда не увижу Эда. Бержерона, не получу от него вестей. Он вышел из Совета вскоре после того, как меня выгнали, и все равно не попал бы в число заложников. Интересно было бы послушать, что он скажет своим захватчикам и что он скажет о них. Он любил повторять мне то, что сказал моему классу в своей лекции: человек превратился в стихийное бедствие. Человек стал смерчем, ураганом и градобитием, человек стал потопом. Так что он мог бы сказать, что наш Сципион — это Помпеи, а толпа беглых преступников — поток лавы.

Из Совета он вышел вовсе не потому, что они меня выставили. Его постигли по меньшей мере две личные трагедии, сразу, одна за другой. Компания, перешедшая к нему по наследству, производила самые разнообразные материалы из асбеста, а асбестовая пыль оказалась одним из сильнейших канцерогенов, уступая разве что эпоксидным смолам и кое-каким радиоактивным веществам, попадающим в атмосферу в виде случайных выбросов, да водоносным источникам поблизости от атомных электростанций и заводов, производящих ядерное оружие. Он сам мне сказал, что чувствовал себя преступником, хотя в глаза не видал ни одной фабрики, производящей эти материалы. Он и продал их за бесценок, потому что Сингапурская компания, получившая их почти задаром, получила в придачу к машинам и строениям все штрафные санкции и длинный список материалов, громадные запасы которых в нашей стране продавать было запрещено. Эти сингапурцы пошли на то, что Эд никак не решался сделать: они сбыли с рук весь «раковый» кафель и черепицу и все прочее развивающимся африканским странам.

А потом его сын Брюс, кончивший Таркингтон в 85м, гомосексуалист, поступил в кордебалет ревю «Карнавал На Льду». Это бы еще ничего — Эд понимал, что некоторые люди рождаются гомосексуалистами, тут уж ничего не попишешь. И Брюсу было так хорошо в этом айс-ревю. Он не только прекрасно катался на коньках, но и был непревзойденным танцором, может быть, лучшим в Таркингтоне танцовщиком или танцовщицей. Брюс иногда заглядывал к нам и танцевал с моей тещей, просто ради того, чтобы потанцевать. Он говорил, что она — лучшая партнерша, какая у него была, и она о нем говорила то же самое.

Я ей ничего не сказал, когда он, через 4 года после окончания колледжа, был найден задушенным собственным ремнем, в мотеле в Дюбеке, и на трупе насчитывалось около 100 колотых ран. Вот вам снова Дюбек.

18

Я считаю, что Уильям Шекспир — самый мудрый человек из всех, о ком я слышал. Впрочем если говорить начистоту, то ничего тут особенного нет. Мы — невыносимо самодовольные животные, а на самом-то деле просто недоумки. Спросите любого учителя. Да нет, учителя можете не спрашивать. Спросите первого встречного. Собаки и кошки куда умнее нас.

Если я и говорю, что члены Таркингтоновского Попечительского Совета — болваны, и те, кто втравил нас во Вьетнамскую войну, — болваны, то вы, надеюсь, поймете, что себя я считаю первейшим болваном из всех. Ну посмотрите, до чего я докатился, и как я из кожи лез, чтобы оказаться именно здесь, и нигде больше. Бац! И в яблочко.

И если я знаю, что мой отец был лошадиной задницей, и мать моя была лошадиной задницей, то сам я — нечто иное, как лошадинная задница, так? Можете спросить моих отпрысков, как законных, так и незаконных. Они-то знают.

На том заседании Совета шансов у меня было не больше, чем у китайца — на хорошую работу (прошу простить мне эту расистскую пословицу), в основном из-за тех сексуальных откровений, которые Уайлдер держал в папочке. Когда я пытался отбиться от его обвинений, я понятия не имел, что он вооружен до зубов, — а это старинный сюжет самых потешных балаганных комедий.

Я возражал ему, что долг учителя — откровенно беседовать со студентами высшего учебного заведения обо всех проблемах и заботах человечества, а не только учить их предмету, как предусмотрено в программе.

— Только так мы можем завоевать их доверие, чтобы им тоже захотелось высказаться, — добавил я, — и чтобы они поняли, что знания не разложены по полочкам, а неразрывно связаны между собой, что одно вытекает из дру— гого и неотделимо от единственной великой науки, которую мы должны изучать, раз уж нас послали на Землю, — от самой жизни.

Я сказал, что сомнения, которые я посеял в умах студентов, рассказыая о Системе Свободного Предпринимательства и о том, как к ней относился мой дедушка, в конце концов только укрепят их уверенность в этой системе. Я заставил их самостоятельно искать доводы в пользу того, что Свободное Предпринимательство — единственная стоящая система в мире.

— Люди сильнее всего, — сказал я, — когда они опираются на собственные принципы, заставляющие их верить в то, во что они верят. Таким образом они учатся стоять на собственных 2х ногах.

— А вы не говорили, что Соединенные Штаты — куча отбросов? — сказал Уайлдер.

Я на минуту задумался. Кажется, это Кимберли записать не успела.

— Я мог сказать, но иначе, — ответил я, — я говорил, что все страны крупнее Дании — кучи отбросов, но это же шутка, сами понимаете.

Я и теперь готов на 100 процентов поддержать это мнение. Все страны крупнее Дании — просто кучи отбросов.

С Джейсона Уайлдера было достаточно того, что он слышал. Он попросил передать папку мне, и она пошла по рукам членов Совета.

Он сказал:

— Прежде чем вы ознакомитесь с материалом, я хочу вам сказать, что Совет дал обещание не разглашать содержание этой папки вне стен этого зала. Она поступает в ваше полное распоряжение, при условии, что вы немедленно покинете колледж по собственному желанию.

— Господи… — сказал я, — что же там такое? И почему Текс Джонсон выскочил отсюда, как ошпаренный?

— Один документ, в самом низу, — сказал Уайлдер, — очень его огорчил.

— Что это может быть? — сказал я. Положа руку на сердце, я не мог себе представить, чем я так огорчил Текса. Когда я занимался любовью с его женой, я просто хотел сделать нас 2х немного счастливее. Я не думал о том, что она чья-то жена. Когда я с женщиной, у меня на уме совсем другое, и мне совершенно не важно, за кем она замужем. Не могу говорить от имени Зузу, но сам-то я не хотел причинить Тексу ни малейшего огорчения. Когда Зузу говорила о нем пренебрежительно, я сначала должен был вспомнить, кого она имеет в виду, и сразу же вставал на его защиту.

На первый взгляд этот документ, лежавший «в самом низу», показался мне каким-то расписанием — может, рейсов автобуса из Сципиона в Рочестср, и я было принял его за не слишком тонкий намек на то, что мне надо убираться из городка как можно скорее. Но тут до меня дошло, что все сроки прибытия и отправления относились лично ко мне, а депо, так сказать, представлял собой дом Президента Колледжа.

Точность дат и цифр была завизирована Терренсом У. Стилом, которого я знал просто как Терри. Его полного имени я не знал — я думал, что он новый садовник, работающий в городке, он сам так сказал. Выяснилось, что он — частный детектив, которого Текс нанял, чтобы собрать на меня компромат. То немногое, что он мне рассказал о себе, могло быть целиком выдумано ГРИО(тм), а может, почти все было правдой. Кто знает? Кому это интересно?

Помню, он мне рассказывал, что его жена вдруг сделала открытие, что она лесбиянка, и влюбилась в женщину, диетолога старших классов.

Обе женщины скрылись вместе с тремя его детьми. Эту историю запросто мог сочинить ГРИО(тм).