Снег на кедрах

— Мы повесить щит на сарай, — ответил Уле. — И все, больше ничего.

— А что потом? — спросил Элвин Хукс. — Кто-нибудь приходил смотреть ферму?

— Карл Хайнэ прихотить, — ответил Уле. — Ка… арл Хайнэ, сын Этты.

— Когда это было?

— Сетьмого сентября, — ответил Уле. — Вроте того. Прихотить Карл Хайнэ, чтобы купить ферму.

— Расскажите, пожалуйста, поподробнее, — мягко попросил его Элвин Хукс. — Карл Хайнэ ведь был… очень даже неплохим рыбаком. Они жили в прекрасном местечке на Мельничном ручье. Зачем ему понадобилась ваша ферма?

Уле Юргенсен долго моргал и в конце концов промокнул глаза носовым платком. Он вспомнил, как этот молодой человек, Карл-младший, в то утро въехал к нему во двор на «шевроле» небесно-голубого цвета, распугав всех кур. Он, Уле, был на крыльце и сразу понял, кто к нему пожаловал, сразу догадался, что тому нужно. Парень приезжал каждое лето, с женой и детьми. Они брали с собой тележки и собирали ягоды. Он, Уле, всегда отказывался от денег, но Карл настаивал. В конце концов Карл оставлял деньги на столе рядом с весами, придавив камнем. «Мне дела нет, что когда-то эта земля принадлежала отцу, — говорил он. — Теперь она ваша. Так что мы заплатим».

И вот теперь он приехал, такой же огромный, как и его отец, телосложением в отца, лицом в мать, одетый как рыбак, в резиновых сапогах. Да он и был рыбак, вспомнил Уле, и шхуну свою назвал в честь жены — «Сьюзен Мари».

Лисель налила парню чая со льдом. Он сел так, чтобы видеть клубничные поля. Вдалеке едва виднелась широкая стена дома Бьорна Андреасона — в том доме когда-то и жил Карл-младший.

Они поговорили о том о сем. Карл поинтересовался урожаем клубники, Уле в свою очередь спросил, как ловится лосось. Лисель справилась о здоровье Этты и спросила Карла, нравится ли ему выходить в море. «Нет», — ответил Карл.

Уле тогда подумал, что странно слышать такое от молодого парня. Он как будто сам себя унижал. Уле понял, что признание это неспроста. Карл к чему-то клонил.

Поставив стакан прямо у ног, Карл придвинулся к ним, будто хотел в чем признаться. На мгновение задержал взгляд на дощатом полу. «Я хочу купить у вас ферму», — произнес он.

Лисель рассказала Карлу, что теперь в его доме живет Бьёрн Андреасон и тут уж ничего не поделаешь. Лисель рассказала, что они с Уле вовсе не хотят расставаться с фермой, но и тут тоже ничего не поделаешь. Карл кивнул и потер щетину на подбородке. «Мне очень жаль, мистер Юргенсен… Я совсем не хотел воспользоваться вашим положением. Но если вы надумаете продавать, имейте меня в виду».

Уле тогда ответил, что согласен. Что Карл жил в этих местах, знает их. И он, Уле, готов поступить по справедливости. После чего протянул молодому человеку руку.

Тот пожал ее с серьезным видом. «Я тоже так думал», — сказал он.

В кухне они обговорили детали. У Карла деньги были вложены в «Сьюзен Мари» и в дом на Мельничном ручье. Наличных на тот момент у него была тысяча долларов, он выложил их на стол. Десять банкнот по сто долларов. И обещал, что к ноябрю продаст шхуну, а потом и дом. «Вот жена-то обрадуется, — улыбнулась Лисель Карлу. — А то вечно вас, рыбаков, не бывает по ночам дома».

Уле Юргенсен оперся на трость. Он припомнил еще одного посетителя, пришедшего в тот же день, только позже, — Миямото Кабуо.

— Подсудимый? — переспросил Элвин Хукс. — В тот же день, седьмого сентября?

— Та, сэр, — подтвердил Уле.

— В тот самый день, что и Карл Хайнэ?

— Та, сэр.

— Только позднее?

— Мы как раз сатиться обетать, — ответил Уле. — И тут постучать Миямото.

— Он сказал о цели своего визита, мистер Юргенсен?

— Та, сказать то же самое, — ответил Уле. — Хотеть купить землю.

— Расскажите нам поподробнее, — попросил его Элвин Хукс. — Что именно он сказал?

Они сели на крыльцо, стал рассказывать Уле. Миямото видел щит на сарае. Уле вспомнил слова японца — как поклялся, что вернет участок, принадлежавший его семье. Этот японец совсем вылетел у него из головы. Все-таки девять лет прошло.

Еще Уле вспомнил, что еще в 39-м японец работал у него — вместе с бригадой он сажал малину. Уле вспомнил, как японец стоял в кузове пикапа, сбросив рубаху, и взмахивал кувалдой, забивая кедровые столбы. Должно быть, тогда ему было лет шестнадцать-семнадцать.

Уле вспомнил, что видел японца и по утрам — тот упражнялся в полях с деревянным мечом. Отца парня звали, кажется, Зэничи, ну или вроде того, Уле никогда не мог выговорить его имя.

На крыльце Уле спросил Кабуо об отце, но оказалось, что отец давно умер.

Потом японец поинтересовался насчет земли, насчет тех самых семи акров, когда-то принадлежавших его семье. Он хотел купить их.

— Видишь ли, ферма не продается, — ответила ему Лисель. — Уже продана. Сегодня утром приходил покупатель. Мне очень жаль, Кабуо, но это так.

— Та, — подтвердил Уле. — Нам очень жаль.

Японец напрягся. Вежливое выражение мигом слетело у него с лица, оно стало непроницаемым.

— Продана? Уже? — переспросил он.

— Да, — ответила Лисель. — Уже продана. Нам очень жаль, что так получилось.

— Что, вся земля? — спросил японец.

— Да, — ответила Лисель. — Нам очень жаль. Мы даже не успели снять щит.

Лицо Кабуо оставалось непроницаемым.

— И кто же купил ферму? — поинтересовался он. — Я бы поговорил с ним.

— Карл, сын Этты Хайнэ, — ответила Лисель. — Был здесь около десяти.

— Карл Хайнэ… — повторил японец; в голосе его послышалось что-то недоброе.

Уле посоветовал Кабуо поговорить с Карлом. Может, что из этого и выйдет.

Лисель покачала головой, спрятав руки в фартук.

— Уже продана, да, — сокрушенно повторила она. — Понимаешь, Уле с Карлом уже ударили по рукам. И Карл внес задаток. Мы не можем пойти на попятную, ты уж нас извини.

Японец тогда встал.

— Надо было мне прийти раньше, — сказал он.

Лисель позвонила Карлу и рассказала о Кабуо. На следующий день Карл снова пришел, чтобы снять объявление о продаже. Уле, опираясь на трость, стоял у лестницы и рассказывал Карлу о визите японца. Теперь Уле вспомнил, что Карла тогда интересовали подробности. Он слушал внимательно и все кивал. Уле рассказал обо всем, даже о том, как лицо вежливого японца вмиг окаменело, когда тот услышал, что земля уже продана. Карл Хайнэ все кивал и кивал; наконец он спустился с лестницы.

— Что ж, спасибо, что предупредили, — сказал он.

Глава 11

В тот день после объявленного в полдень перерыва Кабуо отвели в камеру на обед; это был уже семьдесят восьмой обед в тюрьме. В здании суда было всего две камеры, находившиеся в подвале; в них не было ни железных прутьев, ни окон. В камере едва помещались низкая армейская койка, унитаз, умывальник и тумбочка. В углу бетонного пола было сточное отверстие, а в двери — крошечное зарешеченное окошко. Наружный свет в камеру не проникал. Под потолком висела лампочка без абажура; Кабуо включал и выключал ее, вворачивая и выворачивая из патрона. Однако уже в первую неделю пребывания в камере он понял, что предпочитает темноту. Глаза к ней быстро привыкали. В темноте не так давили стены и он меньше думал о заключении.

Кабуо сел на край койки и придвинул к себе тумбочку, разложив на ней еду. Сэндвич с арахисовым маслом, две морковины, лаймовое желе, жестяная кружка с молоком — все на подносе из кафе-закусочной. Он ввернул лампочку, чтобы видеть то, что ест, а также чтобы посмотреться в зеркальце для бритья. Жена сказала, что он выглядит как солдат Тодзё. Кабуо захотелось убедиться, так ли это на самом деле.

Он сидел перед подносом и рассматривал свое отражение. Кабуо видел, как менялось его лицо, некогда лицо мальчишки, на которое потом наложилось лицо военных лет, то самое, которое поначалу так поражало его самого, но к которому он теперь привык. Кабуо вернулся с войны и увидел в своем взгляде потревоженную пустоту, виденную во взглядах других солдат. Они не просто смотрели сквозь вещи, а смотрели сквозь мир в настоящем, видя вместо него прошлое, далекое, но казавшееся таким реальным. Кабуо многое видел из этого прошлого. Под поверхностью повседневной жизни находилась другая жизнь. Кабуо видел каску солдата на поросшем деревьями холме, слышал монотонно гудевших пчел, и вдруг оказывалось, что это совсем молоденький парень, в которого он выстрелил и попал прямо в пах. Когда Кабуо подошел к нему, парень посмотрел на него и, стиснув зубы, заговорил дрожащим голосом, по-немецки. Потом запаниковал, его рука дернулась к пистолету, и Кабуо выстрелил в упор, угодив в сердце. Но парень все не умирал, он лежал на спине между двух деревьев, а Кабуо стоял в пяти футах от него, замерев, все еще держа винтовку у плеча. Парень обхватил грудь обеими руками; он попытался поднять голову, одновременно собираясь с силами, чтобы сделать вдох, и втянул в себя горячий воздух. Потом он снова заговорил, сквозь стиснутые зубы, и Кабуо стало ясно, что он молит, заклинает, просит застрелившего его американского солдата о спасении, ему попросту некого больше просить. Но усилия эти оказались слишком тяжкими для парня — он замолчал, его грудь дернулась в конвульсиях, а изо рта по щеке побежала струйка крови. Тогда Кабуо подошел с винтовкой и присел на корточки рядом, с правой стороны, а парень положил руку на ботинок Кабуо и испустил дух. Кабуо смотрел, как напряженность, собравшаяся вокруг его рта, постепенно уходит. Вскоре от кишок немца распространился запах недавно съеденного завтрака.