Dоwnшифтер

— Значит, так, святой отец. То, что я прямо отсюда направлюсь в Комитет по наркоконтролю, удивления у вас, думаю, не вызовет. Однако отправить вас за решетку вместе с дочерью, оставив в умах паствы сомнения относительно справедливости приговора, считаю невозможным. А потому сразу из Комитета свяжусь с управделами патриарха Всея Руси. Душа моя, быть может, покоя уже не обретет никогда, но понимание того, что осиное гнездо мною разорено, будет облегчать мою боль и страдание.

Священник выслушал мои неприятные слова спокойно. Я бы даже сказал, смиренно. Так выслушивает наставления инспектора по делам несовершеннолетних мальчишка, нашкодивший в чужом саду. Где-то в середине моей тирады он кивнул, словно соглашаясь со всем сказанным, а в конце вдруг замотал головой, не соглашаясь. Когда же я собирался встать и уйти, он выбросил перед собой руку. Крест на груди качнулся и глухо стукнул о столешницу…

— Артур Иванович… Вы правы и не правы… Прежде чем вы покинете этот дом, позвольте и мне опустошить душу признаниями…

Не понимаю, что меня остановило, но я остался в кресле. Может быть, мне хотелось открыть секрет своего выздоровления…

— Вы правы, обвиняя меня в моем грехе… — сказал отец Александр и снова качнул головой. — Я поступил жестоко, безбожно, но только бог мне судья… Придет час, и, быть может, он простит мне все мои прегрешения. Это я просил свою дочь Лидию прийти к вам и влить в напиток концентрат «Аманита мискария». Девочка ни в чем не повинна, поверьте. Она доверилась своему пастырю, как делала это всю свою жизнь… И я знал, что содержание галлюциногена таково, что не вылечивается медикаментозным путем… — Поп бормотал, глядя прямо мне в глаза. — Но если вы согласитесь задержаться еще на полчаса, мнение ваше и обо мне, и о ней может измениться. Да что там — может? — оно изменится, поверьте! — дайте же только договорить!.. Вы сможете уйти без опаски, что болезнь повторится. Во время приступа я влил вам в рот антидот, и теперь беспокоить вас будет лишь память о тех страшных минутах, что едва не вырвали из вас душу… Вы можете выпить вина, Артур Иванович… Лида!

Девочка, к красоте которой я стал уже привыкать, как привыкает в музее ротозей к Данае, поставила перед нами два простых граненых стакана, до середины наполненных бордовой жидкостью. Священник дотянулся до ближнего, перекрестился и медленно выпил. Даже не могу объяснить почему, но я тоже поднял свой стакан и влил содержимое себе в рот. Великолепный кагор. Не исключено, что из того же магазина, где отовариваюсь я.

— Выслушайте меня… Я старше вас на столько же, на сколько вы старше Лиды, — сказал поп, и я вдруг отчетливо понял, что он совершенно прав. Раньше об этом я не задумывался, поскольку для меня священники не имеют ни национальности, ни возраста. — Мама Лиды умерла, когда ей исполнилось два года, и по облику моей девочки вы вправе судить о том, насколько красива была ее мать. Это не просто моя дочь, это точная копия моей умершей жены, и с того момента, как я понял это, сердце мое заполнилось ею и только ею. Когда Лидии исполнилось два года, я уже окончил исторический факультет МГУ и готовился пойти в аспирантуру. Меня страстно интересовала история христианства, античный мир и все, что с ним связано: наука, религии, искусство. Но смерть жены перечеркнула все мои планы. Я посчитал себя оскорбленным небом. Господь всегда забирает к себе лучших в расцвете их сил — так считал я, и был близок к тому, чтобы наложить на себя руки. Меня удержало от этого страшного поступка лишь присутствие рядом невинного дитяти и его беспомощность. Я вместе с нею уединился от мира, и однажды, во время очередного посещения церкви, в пристройке к которой сейчас происходит этот разговор, я был замечен тогдашним священником, отцом Елизаром…

Батюшка помолчал, словно убеждаясь в том, что предыдущие слова достигли моего понимания, и снова заговорил:

— Через четыре года я закончил православное церковное училище и начал службу. Еще через пять лет стал священником, и Синод дал разрешение на то, что священником церкви Рождества Богородицы станет столь молодой человек, совсем недавно удалившийся от светских утех… И вот уже семь лет я служу господу и людям в этом храме, и до сих пор мне не в чем было упрекнуть себя за содеянное. Но однажды приключилась история, перевернувшая не только мою жизнь, но и, думается мне, могущая перевернуть жизнь всех… Вы нечасто бываете в церкви, Артур Иванович, я знаю. Но, когда все-таки вам приходится бывать там, вы заглядывали хотя бы раз в глаза священника?

Я готов был поклясться, что нет.

— Эти глаза полны веры и чистоты. Силы и уверенности, — говорил он, и я почему-то забыл о намерении выйти вон, хотя только что собирался это сделать. — Зверь, он рядом. Он следует по пятам каждого, да только не каждый знает об этом или, зная, полагает, что Зверь отстанет. Но Зверь не отстает. Он дожидается того мгновения, когда сила веры в бога в вас становится ничтожной, когда вы начинаете захлебываться в алчности или блуде, гневе или гордыне… и в этот момент он появляется перед вами, предлагая условия, не принять которые для вас равносильно смерти. Борьба Бога и Зверя за душу человека происходит каждое мгновение, внутри каждого человека…

Для меня все сказанное было дико, но я продолжал слушать. Причиной тому было нежелание расставаться с Лидой.

— Посмотрите вокруг, Артур Иванович! Распахните свои глаза и вспомните о Всаднике на Коне Белом! Этот вопрос Лидия задавала вам дважды, и дважды же не дождалась на него ответа. Чья-то рука уже лежит на первой печати! Кто-то уже создал для этого все условия!.. Власть гибнет, рушится, гниет, даже не задумываясь о том, что это дело рук и помыслов Зверя, прокравшегося в души многих и одурманившего их.

Помолчав, священник поднял на меня глаза, заговорил тише:

— Я дал вам вчера возможность увидеть то, что произойдет очень скоро. В сущности, это уже происходит. Вы видели это в страшной болезни: бушующий пожар, разрушение, безумие людей, порок, овладевший ими… Я объясню вам это доходчиво, как только может объяснить понимающий священник не доверяющему всецело церкви, но крещеному прихожанину. Когда у вас слабое зрение, врач выписывает вам очки. Надев их, вы начинаете различать все цвета красок, правильно понимать происходящее рядом и делать правильные же выводы. Без очков же вы слепы, как крот, и доверяете только тому, что вам всовывают в руку. Вам втиснут десять рублей, сказав, что сто, и вы будете в это верить до тех пор, пока обман не выяснится при особо неудобных для вас обстоятельствах. Например, в магазине. Но искать того, кто вас обманул, уже поздно. Позавчера, заставив вас против своей воли принять яд, я надел вам очки, сквозь призму которых вы увидели то, что происходит на самом деле. Вчера, опять же против вашей воли влив вам в рот противоядие, я эти очки снял. Но я свидетельствую об этом перед вами и дочерью своей. И готов свидетельствовать перед кем угодно. Разница между мною и лжецами, о которых я веду речь, лишь в том, что я делаю это из благих намерений, они же никогда в этом не сознаются, потому как в этом погибель их и крах.

— Вы не перебираете в своей проповеди, отец Александр? — с сомнением проговорил я, чувствуя между тем непоколебимую логику.

— Перебираю? — задумчиво отозвался священник. — Давайте просчитаем шансы мои и шансы ваши, сомневающегося… зачем вы сюда приехали?

Я замер.

— Вы потеряли веру в то, чем занимались в Москве. Жизнь следовала за вами по пятам, не давая возможности ни на мгновение остаться одному. Вы перестали думать. Вы прекратили читать. Вы превратились в существо одержимое, и целью всей вашей жизни стало накопление. Разве не так?

— Кто вам сказал? — глухо спросил я, точно зная кто.

— Вы правы — Евдокия, — не думая делать из этого тайны, ответил священник. — Скажите мне, чем вы занимались до приезда сюда?

— Я работал.

— На кого?

Моя рука, лежавшая на подлокотнике, дрогнула и сползла с него…

— Я задал сложный вопрос?