Декоратор. Книга вещности

— Кто бы говорил. Но я звонил спросить о другом. По-свойски.

— Выкладывай.

— Что ты можешь мне поведать о красотке по имени Сильвия?

Недолгая пауза.

— Сильвия? Хм. Подожди-ка, я перейду в кабинет.

Проходит несколько секунд, потом шум затихает, и возникает голос Туре, медово-бархатный.

— Так-так, стакнулся с Сильвией? — вцепляется он. — То-то я заметил, вы любезничали на открытии. Забавный кадр. Но разве ты, типа того, не женат?

— Типа того, да. Но любопытство есть любопытство.

— Любопытство — вещь опасная. Куда опаснее, чем ты думаешь. Но только — строго между нами мальчиками, лады?

Я серьёзно киваю, потом вспоминаю, что он меня не видит и говорю: «Да».

— Сильвия девушка ненасытная, ей всегда мало.

— Мало чего?

— Не прикидывайся, ага? Это моя личная теория, но мне кажется, её подтверждает весь мировой опыт, и она гласит, что жирные девки в разы похотливее тощих. Им всегда давай ещё.

— Я предпочитаю слово «полные», — возражаю я.

— Что они полные, это правда. Тело у неё на пять, только его как-то много. Зато пизда с совершенно потрясной подушкой, и всегда мокрющая. Наша малышка Сильвия прямо-таки волчица сексуальная.

От такого излишне доверительного и пикантного заявления я чувствую себя неловко, но Туре Мельхейм только вошёл во вкус.

— Учти, как она кричит и стонет — это нечто. Я боялся, что соседи вызовут полицию. Когда ты зайдёшь так далеко, — если ты, конечно, собираешься зайти так далеко, — не забудь пофранцузить. У меня потом вся морда пошла прыщами, но оно того стоило.

— Заметь, — вставляю язвительно я, — ты ещё ничего не сказал о ней самой, только о сексе.

— А чего скажешь? Сам видишь. Она какой-то чин в министерстве. Не хило, да? Так и возвращается доверие граждан к бюрократии. Но полная ку-ку.

— Что значит «ку-ку»?

— Не знаю. Маргиналка альтернативная. Пыталась таскать меня по театрам. Представляешь? Как будто я могу три часа просидеть на месте. Она скорей для твоего гербария, Сигбьёрн.

— А дома у неё ты был?

— Один раз. У неё здоровенная квартира в доме начала века. Наследство, видимо. Забитая вещами под завязочку. Кипы старых книг, и я подозреваю, что она их читает. Собирает слонов. Что во мне клёво, так это слоновья елда, прикинь?

Объяснять, что я поселился точно под ней, мне в этот момент не кажется строго необходимым.

— И сколько это длилось?

— О, недолго. От силы пару месяцев. В позапрошлом году. Два месяца — самое оно. Знаешь правила эксплуатации толстых тёлок и японских мотоциклов?

— И кто прекратил отношения?

— Я. По крайней мере, я считаю, что я. Но что интересно — от таких коротких интрижек остаются самые добрые воспоминания, без горечи и обид. Мы с ней и сейчас друзья, но не такие близкие. О чём я начинаю грустить всякий раз, как вижу её. Но не вздумай ей это передать. И вообще ничего из моей трепотни не повторяй.

— Да нет, конечно, ты что.

— Всё это между нами, мальчишками. Так что с моей стороны малышке Сильвии наилучшие рекомендации. Чудо что за пизда с подушкой.

Он выдерживает многозначительную паузу.

— Но если тебя интересует моё мнение, лучше б ты обхаживал Эйнара Сюлте. Пиздомотины — одна из постоянных бытия, чего не скажешь о хорошей работе. Поговори с ним. Прости, мне пора.

— Поговорю я с Сюлте, обещаю.

Он вешает трубку. И как это Туре Мельхейму удаётся пошлить до того буднично и легко? Не мой стиль. Поэтому меня беспокоит, с чего вдруг беседа с ним вызвала у меня такую выдающуюся эрекцию?

— Что-нибудь уже сделали? — спрашиваю я, входя в гостиную после отлучки в туалет.

Аня сидит на прежнем месте. Кончилось всё Аней. Она, по крайней мере, может писать буквы под диктовку. Мочки её ушей оттягивают какие-то кульки из серебра. Не без изюминки. Я всегда говорил: чтобы носить массивные серьги, женщине следует коротко стричься.

Молодой человек с козлиной бородкой, имя которого я уже забыл, хотя нас представили, устанавливает на штативе мощный прожектор и гигантские отражатели из матового плексигласа. Карло, стоя на коленях, роется в одном из четырёх или пяти чемоданов с аппаратурой. Его камера уже стоит на штативе. В гостиной чудовищный беспорядок. Они пасутся здесь уже три с половиной часа, но пока что не сделали ни одного снимка.

— Сигбьёрн, мы всё уберём, — говорит Аня с усмешкой.

— Отлично. Но это что?

Я показываю на стол.

— Я хотела спросить то же самое, — откликается Аня, вытаскивая из спирали на фирменной записной книжке формата А6, обёрнутой в волнистую бумагу, чернильную ручку.

Этот стол ничего ей не говорит.

— Автор этого стола — Исаму Ногучи, спроектирован он в 1944 году, но в производстве лишь с 1947-го, — пишет она под мою диктовку.

— У него есть название?

— Мне встречалось наименование «Биоморфный стол», но у меня нет стопроцентной уверенности, что это авторское название. Скорее всего, нет. Ещё он известен как «IN-50», что более в стилистике сороковых. Исаму Ногучи, потомок иммигрировавших в Америку японцев, прославился также как автор первой радионяни—устройства, позволяющего родителям и другим взрослым на расстоянии слышать то, что происходит с младенцем в детской. Он сконструировал его в тридцатые годы, после истории с похищением сына Линдбергов, — рассказываю я.

— Очень интересно, — подбадривает Аня, не переставая строчить.

— Написать тебе слово «биоморфный»? — спрашиваю я с предупредительной язвительностью.

— Да, пожалуйста, — отзывается она. — Потрясающе стильный стол.

— Спасибо. Но к чему вот это?

— Что к чему?

— Вот именно. Это я тебя должен спросить: какую ситуацию ты хочешь воспроизвести на фотографии?

— Сигбьёрн, я не совсем понимаю, куда ты клонишь.

Аня улыбается. В их кругах у меня репутация «трудного» кадра, и Аня приготовилась к самому худшему.

— Тогда послушай. Фотографии к такому репортажу должны показывать некоторые мгновения повседневного течения жизни в заданном интерьере, так? То, что американцы назвали бы slice of life — срез жизни.

— Совершенно верно.

— Ты собралась показывать день или ночь?

— День, я думаю. По-моему, ребята выставили дневной свет.

— Прекрасно. Тогда следующий вопрос: что сейчас происходит в гостиной?

Она таращится на меня во всё глаза. Такими вопросами её коллеги себя не мучают. Поэтому интерьеры во всех глянцевых журналах выглядят так, будто хозяева трагически погибли в автокатастрофе, а квартиру прибрали, пропылесосили, отмыли и вот теперь выставили на продажу.

— Ну... так... ничего особенного.

— Совсем ничего, сказал бы я. Будь здесь люди, на столе стояла бы чашечка кофе или пепельница, если мы курим, на худой конец — книга или газета. Разве не так?

— Ты про вазу?

— Не обязательно.

Ваза не моя. Её притащила стилист с французским именем (Моник, что ли?) и поставила на столе, чтобы «смягчить», читай «феминизировать», атмосферу. Как показывают исследования, поведала мне Аня, аудитория «Тенденций» на семьдесят четыре процента состоит из женщин. Хотя каждый четвёртый читатель — мужского пола (это лучший среди аналогичных изданий показатель), но три четверти больше, чем одна. Ваза мне случайно понравилась. Она квадратная с округлыми матовыми стальными бортиками, что удачно не совпадает с размытой треугольной формой стола. Alessi, я полагаю. Обычно у меня на столе ничего не стоит, но это не догма.

— Значит, мы сошлись на том, что в гостиной в момент съёмки ничего не происходит. Людей в кадре тоже не будет, если я правильно понял?

— Мы предполагали, что не будет.

— То есть я прав, утверждая, что мы собираемся изобразить гостиную за секунду до того, как здесь кто-то появится, гости например. И наша цель — максимально привлекательный вид комнаты, чтобы человеку, фигурально выражаясь, захотелось войти в фотографию и расположиться за моим столом от Ногучи?