Мама! Не читай...

Мурочка же очень быстро сориентировалась (отличница как-никак!) и поняла, что совсем необязательно быть со мной милой и приветливой. Оказывается, со мной можно и по-другому. И ни в какие магазины возить меня совершенно не обязательно. И дружба со мной ничего ей не даст, я — не фигура, я — никто и никакой ценности не представляю. Причём, ни для кого. Так что для меня «мур-мур» весьма скоро закончился. И если со всеми прочими людьми, а особенно с моей мамой, она продолжала мурлыкать и ласково выгибать спинку, то со мной, вторя Сашке, ехидничала и, так сказать, позволяла себе...

Эпизоды, эпизоды из разных лет, связанные с чувством моей «лишности», ненужности, особенно после появления в нашей семье Мурочки... Рассказать о многих вот так сразу? Тогда придётся попрыгать во времени.

Эпизод первый. Поздней осенью того же памятного 80-го года я подхватила сильнейший грипп. Неделю отсидела дома, но кашель «бил» меня так, будто я не лечилась вообще. Через неделю я поехала (а ехать надо было довольно далеко) в свою славную поликлинику. Докторша сунула мне подмышку градусник и как-то странно на меня посмотрела.

— Плохо выглядишь. Больные глаза, бледная... Как себя чувству-ешь?

— Нормально... — просипела я. Ведь уже неделю дома, в школу не хожу, мама делает большие глаза... Пора выписываться.

— Поглядим сейчас, — она вытащила градусник и всплеснула руками. — Милочка, ты что — обалдела? У тебя 37 и 7! Ты зачем приехала? Почему не вызвала врача на дом?

Я пожала плечами. Температуру я не мерила уже дня три. У меня же был просто кашель, остаток от гриппа, как объяснила мама.

Докторша внимательно выслушала мои легкие.

— Поздравляю! У тебя начинается пневмония. Купишь антибиотики и немедленно домой лечиться. Носу из дома не высовывать! Через пару дней к тебе приедет врач — ещё раз легкие послушает.

Я поплелась домой. Чувствовала я себя на самом деле препогано — температура явно росла.

А на следующий день случилась такая история. Мама ушла в магазин, и через полчаса вдруг раздался телефонный звонок: это была она.

— Дозвонись до отца на работу, — измученным голосом велела она, — он не подходит к телефону, а у меня больше нет «двушек»... Я встала в очередь: в нашем овощном дают отличную картошку. Мне не допереть столько, сколько я хочу взять. Пусть придёт и поможет. Только пусть поторопится.

Папина работа располагалась рядом с нашим домом, дойти ему до этого овощного — 15 минут. Минут десять я названивала папе, но трубку он так и не взял. Потом выяснилось, что как раз в это время у них было важное совещание.

Как быть? Я не размышляла и не теряла больше времени на бессмысленные звонки, а просто начала одеваться: естественно, я же не могла допустить, чтобы мама надорвалась из-за картошки! Это был ноябрь, вечер, снег, пронизывающий ветер. Мокрая и кашляющая я приплелась к маме.

— Господи! — увидев меня, она всплеснула руками. — Да ты-то зачем пришла, куда ж тебе?

— А что было делать, я ж не дозвонилась, — просипела я.

Мы доволокли с мамой эту чёртову хорошую картошку. К ночи кашель забивал меня так, что я думала: задохнусь.

Приехавший на следующий день обещанный врач диагностировал у меня пневмонию в полном разгаре и тут же начал названивать в больницу по поводу госпитализации. Я ревела, как белуга. Мама меня утешала.

— Ну, что ты, доченька, это же хорошая больница, ты ж понимаешь... Ну, надо так надо. Это же серьёзно. Не плачь, доча! Это же не больше, чем на неделю...

— А вот это ещё большой вопрос, — встрял доктор, услышав эти слова. — Может, и больше.

Я совсем скисла. В общем, меня увезли по скорой.

Штука в том, что буквально через пару дней мама с папой собирались ехать отдыхать, кажется, всё в ту же любимую ими Прибалтику. И они уехали, договорившись с моим братом, что, когда придёт время, они с Мурой (пока квартира свободна, молодые должны были жить в нашем доме) заберут меня из больницы. Теперь я понимаю, как удачно для ребят свалилась эта моя болезнь: квартира полностью находилась в их распоряжении. И как, наверное, они не хотели моего возвращения! Подольше бы меня лечили, да?

Один раз к нам в палату зашла дежурная докторша что-то сказать об очередных назначениях и напомнила, что близится час посещения родными и близкими своих болезных. Мои соседки по палате засобирались, я продолжала лежать, читая книжку.

— А ты? — спросила докторша. — Почему ты не ходишь в холл в часы посещения?

— А ко мне никто не приходит, — не отрываясь от книги, пробормотала я.

— Как? А родители?

— Они уехали.

— Куда?

— Отдыхать.

— Как это? Ты тут лежишь, а они уехали?

Я подняла непонимающие глаза на глупую тётю.

— У них же были путёвки! — четко, почти по слогам попыталась объяснить я. — Что ж, пропадать, что ли, путёвкам?

— А-а, путёвки! — протянула докторша насмешливо. — Ну, тогда, конечно! — и ушла, пробубнив что-то про «странных родителей». Царапнула она меня тогда по сердцу, ой, царапнула. Но я себя быстро успокоила: меня в подземелье имени Короленко бросили, что ли? И что я — маленькая? Всё нормально, всё правильно...

А из больницы меня не очень-то хотели отпускать, пневмония была тяжёлой. Но уже через неделю я начала так ныть, что повергла своего лечащего врача в сомнения: стоит ли меня держать, если я от тоски и слёз перестану выздоравливать?

— Ну, ладно, — постепенно сдавалась она. — Давай полечимся хотя бы дней двенадцать.

В общем, мы с ней сторговались.

Один раз меня таки навестили! Очевидно, что по требованию отдыхающих родителей брат всё-таки вынужден был приехать. Но он просто «отбыл номер»: посидел, равнодушный, как всегда глядя куда-то мимо меня, а часто — на часы. Помолчал. И очень быстро ушел. Выполнил мамино поручение.

Собственно, вот к чему вся эта история... Когда меня забрали из больницы, и я вернулась к себе домой, то оказалось, что Мурочка, вполне освоившись в нашей квартире, позволяет себе повышать на меня голос. Я не помню, почему, из-за чего, о чём мы говорили или спорили, я помню лишь своё бесконечное удивление от того, что эта душка, эта киска-птичка-рыбка вдруг довольно-таки громко и резко что-то мне говорит. Мур-мур-мурочка? Такая всегда тихая и пушистая? Она, оказывается, во как умеет! Да ещё как бы вроде в моём доме... Что ж, я это запомнила. А ведь она была все лишь три месяца замужем за моим братцем.

Эпизод второй. На даче, через год после их свадьбы.

Я выросла патологической чистюлей и не могла лечь спать, не сделав водных гигиенических процедур, что в условиях дачи без душа и горячей воды, было, прямо скажем, непросто. Надо было согреть полный чайник, а потом в тазике с помощью ковшика мыться уж как получится. Апропо замечу: странно, но из всей семьи только я страдала «гигиеничностью». Больше никто не грел чайники к ночи. Мурочка тоже этого не делала... Так вот, я опять и снова, видимо, раздражала всех. Потому что у меня не получалось вытворять всё это бесшумно. А проделывать такие манипуляции пока все не ушли спать, и есть риск, что кто-то сунется на кухню, в которую даже дверь была прозрачной и без замка, было бы странно, не так ли?

Я старалась сделать вечерние гигиенические процедуры как можно тише и быстрее, а потому ставила полный чайник ещё до того, как Сашка с Мурочкой (мы какое-то время жили за городом втроём) уходили в комнату спать. И тут же слышала насмешливо-недоброжелательный голос Муры:

— О! Пошла готовить плацдарм, чтобы тазами греметь.

— Эй, ты! — вторил ей брат. — Достала на самом деле! Потише, будь любезна, греми тазом. В том числе — своим.

Мурочка громко и весело хохотала. Я всегда отмалчивалась. А что тут скажешь? У недоучившихся врачей свои шутки и понятия о гигиене.

Я опять всем мешала, всех раздражала, была никому не нужной. Так я себя ощущала в те подростковые 16 лет.