Лицо порока (СИ)

Я вопросительно смотрю на Амфилахия.

— Не бойся! — успокаивает он меня. — Все вполне съедобное — фрукты, сладости, вино. Мы употребляем в пищу то же, что и вы.

Прошествовав за гордо несущей свой пышный бюст Таирой, мы вошли в уютную комнату с деревянными стенами, обработанными бесцветным лаком.

— Садитесь, пожалуйста! — хозяйка указывает тонкой рукой на длинный стол, стоящий посреди комнаты в окружении дюжины стульев.

— Это и есть наша столовая, — присаживаясь, изрекает Амфилахий и одобрительно посматривает на жену, которая с улыбкой подает нам салфетки, чтобы мы накрыли ими колени.

Положив еще перед мужем и мной по медному тазику с теплой водой для омовения рук, Таира выходит из столовой. А я продолжаю с любопытством рассматривать убранство помещения. Из мебели, кроме стола и стульев, здесь стоит умывальник в углу, рядом с ним — два широких серванта с различной посудой. На противоположной стене висит небольшой шкафчик, закрытый непрозрачным, дымчатым стеклом. Больше ничего нет.

Вскоре появляется Таира, она вкатывает в столовую столик на колесиках. На нем стоят две серебряные вазы с разными фруктами; две вазы с орехами, печеньем, мармеладом и зефиром в шоколаде; хлебница, до краев наполненная булками, пышками и пряниками; кофейник; сахарница; сосуд для молока; три чашечки; три ложечки; и три вместительных кубка. Все это Таира привычными движениями перекладывает на обеденный стол. Амфилахий помогает ей. Затем женщина подходит к шкафчику, достает оттуда пузатую бутыль, оплетенную виноградной лозой, и несет нам.

— Угощайтесь! — белозубая улыбка — приветливая, ласковая — не сходит с ее лица, делая почти незаметными его грубоватые черты.

Окружной с довольным видом вынимает из бутылки пробку и наполняет кубки.

— За удачу! — громко рычит он, поднимая свой. — Она нужна всем и во всяком деле.

Я с опаской заглядываю в кубок, не решаясь пить.

— Пей! Бояться нечего! — дружеским тоном ободряет меня Амфилахий. — Это обычное вино, правда, выдержанное два десятка лет и крепкое. И еда, уж поверь, тоже вполне обычная… Ну, давайте! — и, подмигнув жене, прибавляет: — Сам-то я предпочитаю другие напитки — покрепче, но ради дорогой супруги…

Я только вздыхаю — сам ведь тоже не люблю вина. Но молчу, чтобы не обидеть хозяйку.

— За удачу! — Таира осторожно притрагивается своим кубком к моему и маленькими глотками начинает пить вино.

Мысленно перекрестившись, я следую ее примеру — медленно цежу напиток. Он оказывается невероятно пахучим, сладковатым на вкус и напоминает «Мадеру», но с несколько другим ароматом и послевкусием.

— Ну, что? — насмешливо смотрит на меня окружной. — Не отравился? Я же тебе говорил!

— Винцо отменное! — хвалю я и уже без колебаний тянусь к желтой, как настоянный кукурузный мед, груше.

Мы лакаем вино, кофе, жуем фрукты, сладости и печения. Беседуем. Говорят в основном Амфилахий и Таира. Они рассказывают мне о детях и о единственном пока внуке. Я узнаю, что их дочь Азалия сейчас находится у подруги, где музицирует или вышивает, что их внук (его имя тотчас вылетело у меня из головы) скоро пойдет в обучение к пастухам, как и положено мальчикам в его возрасте. Потом Таира делится секретом о том, что ее невестка Леяна, похоже, опять в положении, так что они с Амфилахием ожидают пополнения в роду. Я внимательно слушаю, иногда о чем-нибудь спрашиваю, чтобы не обидеть гостеприимных хозяев.

— И долго еще ждать второго ребенка? — интересуюсь, скорее, из любезности, чем из любопытства.

— Думаю, недолго! — отвечает счастливая Таира, аккуратно разделяя на дольки только что очищенный мандарин. Ее улыбающуюся можно смело назвать красавицей. — У нас, может вы не знаете, разрешаются от бремени через шесть месяцев после зачатия.

— А вот те, кто живет пониже, — почтительно прибавляет окружной, почему-то указывая пальцем вверх, — ходят беременными такой же срок, как и люди.

После трапезы Амфилахий ведет меня погулять по городу.

Мы неторопливо шагаем по улице и разговариваем.

— Таира — моя вторая жена, — просвещает он меня насчет своей персоны. — Я женился на ней давно, уже почти двадцать два года назад, когда еще и десятником не был. А первая моя…

— Умерла? — тихо спрашиваю я.

— Нет, не умерла, — медленно произносит он, грустно покачивая головой. — Она… была неверна мне. И мы расстались.

— Вот как! — удивляюсь я.

— Измены случаются везде, — вздыхает окружной.

— И где теперь твоя первая жена?

Он горько усмехается:

— Да замужем! За простым чертом. Он конченый алкоголик, гоняет ее, колотит.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться, — Амфилахий может не понять и обидеться.

Возле одного из домов, почти такого же, как у него, мы останавливаемся.

— Зайдем? — предлагает окружной.

Я неопределенно пожимаю плечами.

— Как хочешь. Если не помешаем.

— Да ну! — восклицает Амфилахий. — Здесь всех гостей встречают радушно.

Подойдя к калитке, он толкает ее. Тут же, как из-под земли, вырастает удалая, чернобровая деваха с румянцем во всю щеку. В ее карих глазах, светятся одновременно и задор, и почтительность. Она здоровается, суетливо сделав полупоклон.

— Хозяин дома? — спрашивает Амфилахий.

— Почивает! — отвечает молодка, с откровенным любопытством разглядывая меня.

— Спит, что ли?

— Нет! — споро качает головой девка. — Хозяин в гостиной отдыхает с гостями.

— Тогда веди нас в дом! — приказывает Амфилахий и без стеснения шлепает молодку пониже спины. Она ржет, как кобылица.

В гостиной царит веселье. За столом, покрытым желтой скатертью, и густо заставленным бутылками, на диванах и стульях вальяжно восседают мужчины и женщины. Их около десятка. Все уже, кажись, навеселе.

— О, Амфилахий Захода, дорогой друг! — рыжий мужичок в черном атласном халате, небритый и нечесаный, пытается высвободиться из объятий смеющейся девицы. Привстав, он неловко взмахивает рукой и опрокидывает высокую бутыль. Она падает и из ее узкого горлышка, булькая, вытекает светло-коричневая жидкость. Никто из присутствующих и не подумал подобрать бутылку, все смотрят на нас.

— Приветствую тебя, Лифатий, и всю честную компанию! — здоровается за нас обоих окружной. — Гуляем, значит?

— А чего же и не погулять, дружище? — рыжий, видимо, он и есть хозяин дома, все-таки выскальзывает из цепких рук пышногрудой бабенки. И, слегка припадая на одну ногу, подходит к нам. — Сынка-то моего старшего — Ферула — взяли наконец на восьмой горизонт. Должность, конечно, пока так себе, ничего особенного, но сам знаешь, работать там — дело почетное и прибыльное.

— Так ты, Лифатий, значит, решил это событие отметить? — Амфилахий деловито направляется к дивану и тянет меня за собой.

Мы с трудом втискиваемся на диван между двух толстозадых молодок. Тощая женщина, почти старуха — безобразная, беззубая, но услужливая — тут же ставит перед нами полные кубки.

— Лифатий вдовец, — шепчет мне на ухо окружной. — Сам вырастил троих сынов и дочку. Теперь вот пристроил одного на не пыльную работенку. У него везде связи.

Я заглядываю в свой кубок: мутноватая, светло-коричневая жидкость мне не нравится и не внушает доверия. Я тихо спрашиваю Амфилахия, можно ли это пить.

— Конечно! — кивает он. — Это кокосовый ликер смешанный с вытяжкой из зверобоя, любимое пойло здешних пьянчужек. Пей смело. Крепости в нем — мизер.

Я осушаю кубок. Выпивают и все присутствующие. И разом начинают галдеть. К их, болтовне ненадолго присоединяется и Амфилахий. А я перебрасываюсь несколькими словами с сидящей рядом дамой. Она икает, плохо держит голову, но отвечает впопад и не задает никаких глупых вопросов, как это обычно делают пьяные женщины.

Минут через двадцать мы поднимаемся из-за стола. Амфилахий ссылается на неотложные дела и чинно удаляется. Я следую за ним.

Во дворе стоит, опираясь спиной о стену ближнего флигеля, знакомая уже деваха.

— Отворяй калитку! — рявкает окружной. — Мы уходим.