Лицо порока (СИ)

— Епифан, смажь петли на калитке! — холодным тоном приказывает окружной. И важно шествует по гладким булыжникам в глубь двора, к дому.

Особняк красивый, но вид у него несколько мрачноватый. Таким его делают маленькие окна, похожие на бойницы цитадели. Замечаю, как за одним оконцем качнулась алая занавесочка.

Амфилахий открывает дверь и приглашает меня войти. Переступив невысокий порог, мы сразу попадаем в просторную, не меньше, думаю, пятидесяти квадратных метров гостиную. В глаза, прежде всего, бросается огромная, величавая люстра, со свисающими сосульками в форме стрел. Убранство гостиной свидетельствует о неплохом вкусе и состоятельности хозяев. Пол устлан толстым шерстяным ковром. Вдоль беломраморных стен — кадки и большие вазоны с диковинными растениями и цветами. Они здорово оживляют интерьер, который без них, вероятно, был бы несколько сумрачным. У дальней стены — лестница, ведущая на второй этаж. Справа — распахнутая дверь из красного дерева. Посреди гостиной стоят, образуя угол, два кожаных дивана, четыре кресла с низкими спинками и четыре пуфа. Возле них — два длинных стеклянных столика на коротких, неизящных ножках. На одном — большие тарелки со сладостями и фруктами, на другом — несколько толстых книг. Самая внушительная по размерам, черная, украшенная бронзой и серебром, лежит на самом краешке дальнего стола. Отчетливо читается слегка затертое заглавие — «Трибли». Чуть поодаль от мягкого уголка — пианино с откинутой крышкой. На нем — подставка для нот.

Амфилахий, проследив за моим взглядом, поясняет:

— Дочка музицирует.

— Она у тебя одна? — интересуюсь.

— Дочь одна. А сынов двое. Одного ты видел. Второй женат и живет на первом горизонте. Сейчас уже дослужился до чина сотника. Смышленый хлопец.

— А почему он живет не здесь? — удивляюсь я.

Амфилахий усмехается:

— Чтобы жить на втором горизонте, нужно иметь мое положение. Я ведь тоже когда-то начинал с первого.

Из проема двери появляется женщина в красном бархатном платье. Оно выгодно подчеркивает ее изящную фигуру. Глубокий вырез декольте обнажает крупную, смуглую почти до золотистого цвета грудь. На шее у женщины — массивная серебряная цепь с кулоном в форме извивающейся змеи. Глаза гада — красные камни, скорее всего, рубины. Ноги вошедшей обуты в черные туфельки на высоких и тонких каблуках. Весь наряд дополняет неширокий пояс из парчовой ткани с белыми металлическими заклепками.

Несколько грубоватое лицо дамы выражает благодушие. Черные, как смоль, волосы уложены в высокую замысловатую прическу. Глаза большие, выразительные, почти лимонного цвета.

— Это моя жена Таира! — представляет ее окружной. — Большая любительница рукодельничать. Вот эти ковры, на которых мы стоим, ее работа.

Женщина явно польщена похвалой мужа. Она лучезарно улыбается, обнажив идеально ровный ряд белых, искристо белых зубов.

— Здравствуйте! Добро пожаловать! — голос у нее мягкий и пушистый, как плюш на пуфах.

Ничего бабенка! Не знай я, кто она на самом деле, принял бы за вполне обычную светскую даму.

— Я покажу гостю наши апартаменты, — Амфилахий, поигрывал стеком, жестом приглашает меня пройти в дверь, из которой только что вышла его жена.

Широкий коридор, оштукатуренный и выкрашенный слегка подсиненными белилами. Слева по коридору — высокая лакированная дверь, справа — две поменьше, наполовину стеклянные. В конце — еще одна такая же, но с матовым стеклом.

— Вот тут у нас, — живо объясняет окружной, указывая рукой на правую сторону, — кухня и столовая. В торце — санузел. А тут, — он открывает лакированную дверь, — каминная. Люблю иногда посидеть у огонька.

Каминная — тоже довольно просторная комната. На стенах висят тяжелые гобелены. Над камином, сложенным из зеленого камня, — две скрещенные сабли. Несколько низких кресел, небольшой столик на колесиках. По углам — по шкафу. В каждом — бутылки со спиртным.

Четыре напольных канделябра, по-видимому, очень дорогих, поставлены в ряд за спинками кресел. Пол устлан коврами — такими же, как и в гостиной. Несмотря на то, что гобелены выполнены в несколько мрачноватых тонах — на них в основном изображены черные кони и красные цветы, — в каминной очень уютно.

Осмотрев ее, мы возвращаемся обратно в гостиную и затем поднимаемся вверх по лестнице, покрытой золотистой ковровой дорожкой. Взору открывается просторный холл, снизу доверху задрапированный огненно-красным сукном.

— На втором этаже пять спален и мой кабинет, — Амфилахий подводит меня к дубовой двери с медными и серебряными набойками в форме тюльпанов. — Прошу сюда! Это мой кабинет.

Первое, что привлекает мое внимание в помещении — стол. Подобных ему мне никогда и нигде не приходилось видеть. Дубовый, с такими же набойками, как на двери, по верху инкрустированный слоновой костью, он поражает размерами и массивностью. На столе в беспорядке разбросаны кипы бумаг. На подставке из мрамора и серебра покоится шикарная трубка с длинным чубуком. В глубоком медном стаканчике — несколько перьев и карандашей. Рядом — две хрустальные чернильницы. Одна наполнена вишневыми, другая — обычными чернилами.

— Важные документы я подписываю только кровью, — ухмыляясь, говорит Амфилахий и приподнимает одну из чернильниц, чтобы я мог ее лучше рассмотреть.

— Чьей? — спрашиваю я, поежившись.

— Казненных! — коротко отвечает хозяин кабинета, не объясняя, каких именно: то ли людей, казненных на земле, то ли казненных в аду подданных его величества Сатаны.

Но уже через несколько секунд, видимо, угадав мои мысли, все же растолковывает:

— У нас кровь не бывает красной после смерти. Она такая только у людей и полукровок. В наших жилах — зеленая, серая и голубая кровь. Все зависит от того, кем ты родился, от какого колена пошел.

— А почему ты говоришь: после смерти кровь не бывает красной? — интересуюсь я. — Выходит, при жизни — бывает?

— Дело в том, — морщит лоб Амфилахий, — что, будучи живыми, мы обычно принимаем человеческий облик. А после смерти, естественно, становимся самими собой.

— Понятно, — мямлю я, озадаченно почесывая за ухом. Хотя понятно мне, конечно, далеко не все. Но не хочется вникать в подробности — не известно понравится ли это моему гиду.

Он стоит посреди комнаты на черно-коричневом ковре, а я продолжаю ходить и рассматривать обстановку. В кабинете пять стульев с высокими спинками, не считая того, что приставлен к столу. Два громадных шкафа. В них — книги, статуэтки, разные вещицы, назначение которых мне непонятно. У самого стола на массивной медной подставке с ножкой из слоновой кости покоится человеческий череп с отпиленной макушкой. Его нижняя часть оправлена серебром. В черепе — огарки свечей, табачный пепел, обрывки бумаги. Под одной из стен — черный кожаный диван, рядом — два подобных ему кресла. В кабинете три оконца, наполовину занавешенных алыми шторами. Стены голые, видно каменную кладку. Заметно, что камни тщательно подбирались по размеру, и соединял их искусный мастер.

— Взгляни на потолок! — окружной задирает голову и, приоткрыв рот, разглядывает лепное изображение так пристально, будто видит его впервые.

На потолке изображен всадник в золотых доспехах и пурпурных одеждах. Восседая на великолепном черном коне, он протыкает длинной пикой грудь нагой пухленькой женщины. Вокруг всадника лежат в лужах крови кучи женских тел. В стороне — два свирепого вида льва с диадемами на головах, звери как бы приготовились к прыжку. С их шей на железных цепях свисают восьмиконечные звезды. В центре каждой звезды — кисть человеческой руки, сжатая в кулак.

— Хорошая работа, да? — Амфилахий цокает языком и с довольной улыбкой опускает голову. — Есть у меня молодой слуга Савватий, это он постарался.

Я не спрашиваю окружного о смысле изображенного — если бы хотел, то объяснил бы сам.

Мы снова спускаемся в гостиную. Таира ожидает нас, сидя в кресле и листая книжку.

— Прошу в столовую! — поднимаясь, обращается она ко мне с милой улыбкой.