Привычка выживать (СИ)

- Кошмары, - уточняет без видимого желания услышать ответ. – Дыши, Пит. Все равно больше ничего не остается.

У ее утреннего поцелуя соленый привкус. Кажется, ночью она обкусала свои губы и те теперь постоянно болят. Сегодня у нее нет настроения на то, чтобы вставать с постели, и на любые просьбы пойти на кухню поесть, Джоанна отвечает фырканьем и накрывается одеялом с головой. Питу приходится принести ей завтрак в постель, хотя она точно оставит после себя крошки, но Мейсон сегодня делает все неохотно, даже ест, и приходится оставить ее в покое.

В своей импровизированной студии Пит неторопливо рисует какой-то однообразный пейзаж, попутно вспоминая то, как раньше переносил свои кошмары на бумагу. Сейчас ему не хочется рисовать Китнисс Эвердин, навсегда замершую в луже собственной крови, хотя он признает, что кровавый профиль на стене был сделан очень удачно. Сейчас ему не хочется рисовать Президента Сноу, который продолжает ждать его где-то на задворках изувеченного сознания, и не торопится заканчивать свой бесконечный монолог. Быть может, Пит понимает, что не готов узнать еще одну порцию лжи. Быть может, Пит не готов услышать то, что вполне может оказаться правдой.

Стоит упомянуть, что сейчас он работает над заказом одного из тех чудовищ, с которыми его умышленно познакомила Эффи. Работать на заказ ему не нравится, но рисованием своих кошмаров не заработаешь много денег, а деньги почему-то именно сейчас кажутся Питу вполне достойной целью. Хотя он подозревает, что цель всей его жизни ему в скором времени навяжут насильно, не спрашивая его согласия. Эта незавидная участь станет его участью, несмотря на приступы, на шаткое душевное состояние, на склонность к самопожертвованию.

И да, приступы, шаткое душевное состояние, склонность к самопожертвованию на проверку оказываются вообще лишними атрибутами, потому что Хеймитч – злой, трезвый и далее по списку, - влетает в квартиру и сразу начинает кричать.

- Вы что творите-то?

Пит растерянно поправляет розовый с оборкой фартук, переданный Эффи в подарок от кого-то из светского круга новых знакомых, и неубедительно молчит. Молчание, оказывается, только раззадоривает разгневанного бывшего ментора, преодолевшего такое расстояние явно не для того, чтобы пообниматься и убраться обратно. И к крикам, обычно ему не свойственным, он добавляет резкие махи руками. Наверное, он слишком трезв, думает Пит. Наверное, необходимо вспомнить, где поблизости можно купить что-нибудь алкогольное и привести человека в чувство.

Необходимость в алкоголе ненадолго пропадает. В чувство Хеймитча приводит Джоанна Мейсон, сонно потирающая глаза и придерживающая одной рукой смятую простынь. Разумеется, на ней нет ничего, кроме этой простыни. Разумеется, она очень медленно проходит мимо двух мужчин, приветствуя одного из них легким поцелуем, а другого – неодобрительным взглядом и пренебрежительным кивком.

Хеймитч молчит, сжав челюсти, но дожидается, когда Мейсон скрывается в ванной комнате, чтобы схватить Пита за кружева фартука и прошипеть:

- Когда я просил тебя не влипать в странные отношения, я говорил конкретно об этих отношениях.

Пит закатывает глаза и возвращается на кухню, чтобы достать из духовки аппетитно пахнущие булочки. Хеймитч бросает свою сумку на пороге кухни и устраивается на стуле, обшаривая наметанным взглядом все закрытые полки на наличие бара. Он неодобрительно зыкает глазами на пустую бутылку виски, но выпивки не просит, съедает три булочки подряд, забавно причмокивая губами.

- Вот бы всем капитолийским переродкам так готовить, - отзывается одобрительно.

Пит думает, что Хеймитч примчался сюда не только потому, что они умышленно напугали его своими неадекватными выходками по телефону. Должно быть, он до дрожи соскучился по нормальному человеческому общению. В их случае – просто по человеческому общению. Хотя, если быть совсем уж честным, в их случае можно соскучиться по общению, только если под понятием «общение» иметь в виду компанию, в которой нужно молчать и пить, пить и молчать. Впрочем, молчание исключается из правил этой игры тогда, когда порог маленькой квартирки переступает кричаще яркая Эффи Бряк. С тем же безучастным выражением лица она приветствует Хеймитча, сморщившись и поджав губы, а затем, дождавшись Джоанны, приглашает всех троих на очередной прием. Хеймитч отпирается недолго, до первого упоминания бесплатной выпивки. Джоанна плетется в комнату, чтобы выбрать другое платье, взамен безвозвратно испорченного (Эффи едва ли не проливает слезы над тем, во что превратилось платье вчерашнее). Пит спокойно допивает чай. Мертвый Президент напротив него говорит что-то одобрительное про красивое печенье, которое ему удалось попробовать. Но эта фраза больше смахивает на галлюцинацию, а не на воспоминание, и Пит спрашивает себя мысленно еще раз, а не сошел ли он с ума, но пока остерегается давать какие-то определенные ответы.

- Ты подозрительно быстро согласилась, - замечает Пит шепотом, уже после того, как они вчетвером появляются на той квартире, где гуляли не так давно.

- Она хотела Хеймитча, она получила Хеймитча, - отвечает Джоанна, с ядовитой улыбкой наблюдая за Эффи, - ее черед действовать. К тому же, здесь много бесплатной еды, бесплатной выпивки и мы можем убраться отсюда в любой момент. В прошлый же раз она ни слова нам не сказала о том, что убегать нельзя. Кстати, это меня удивило больше всего. Такая осторожная мамаша и вдруг позволяет деткам вытворять такое.

- Какое «такое»? – переспрашивает Пит, и Мейсон буквально набрасывается на него со страстным поцелуем. Сперва в зале повисает неприятная тишина, затем раздаются аплодисменты. Молодость, смелость, красота – в двоих победителях прошлых лет можно видеть только стремление жить полной жизнью, и Эффи, пусть и не является поклонницей бурного выражения чувств на публике, смиряется с тем, что Джоанну Мейсон невозможно держать в ежовых рукавицах, если ты, конечно, не Президент Сноу. А пусть даже и Сноу – Мейсон все равно найдет возможность поступить по-своему.

Хеймитч, до этого перестреливающийся страстными взглядами с набитым под завязку баром, угрюмо фыркает и делает первый глоток. Разумеется, его никто не оставляет в покое, на него, как на нового, свежего собеседника набрасывается разом с десяток капитолийцев, и первое время Хеймитч напоминает грозного льва, мечущегося по клетке, которую обступили надоедливые туристы. После третьей ему наоборот, хочется поговорить, и здесь уже назойливые туристы сбегают от философских речей умиротворенного выпивкой льва.

Пит и Джоанна не смотрят пристально в сторону приехавшего издалека гостя, а пытаются приятно проводить время в танцах. Джоанну то и дело приглашают другие мужчины, и Пит наблюдает за тем, как меняется ее выражение лица: она знает здесь почти всех не с лучшей стороны, но все еще продолжает играть роль желанной и доступной победительницы Голодных Игр. Роль, которую ей навязали. Роль, которая уже успела стать частью ее самой. Иногда Питу кажется, что Джоанна после каждого подобного танца сжимает его руку сильнее, но, получая новое приглашение, отпускает первой. Ее изнутри поедают живьем неразрешимые сомнения. Она слишком долго была одна, слишком долго спасала саму себя от посягательств если не на свое тело, то на свою душу. Она проигрывала, Пит знает. Пит чувствует ее поражение, и в очередной раз просто не отпускает ее, говоря, что слишком долго не танцевал с ней сам. Разумеется, он не получает ни слова благодарности в ответ. Но стоило ли этого ждать от своевольной девочки, которая когда-то давно заблудилась в темноте? После танца Мейсон сразу уходит в дамскую комнату.

Пит приглашает на танец Эффи, которая, разумеется, не ждет от него никаких приглашений. Половина гостей уже пьяна, глаза Эффи горят лихорадочным безумием – уже чем-то отличным от прежнего безразличия.

- Ты давно видел Эбернети? – спрашивает она полушепотом. – Не могу его найти, но подозреваю, что найду его в обнимку с бутылкой.

- Плутарх не обеднеет, - отвечает Пит. – Кстати, почему его здесь нет? Он всегда устраивает приемы и пропускает их?