В любви, как на войне

В послеполуденные часы, когда солнце стало свирепым, я перебралась в летнее кафе и оттуда наблюдала, как мой ребенок лапкой пробует ледяную воду в бассейне, повизгивая, словно щенок, или парится в пузырящейся воде горячей ванны. Я пила красное сухое вино и закусывала корочками свежего белого хлеба, которые макала в блюдечко с подсоленным оливковым маслом.

После бассейна я удовлетворенно осмотрела свое позолотевшее от солнца тело. Я теперь похожа на сочную грушу, которая созрела и просит, чтобы ее съели. Только кто же съест? От Тони ничего – ни писем, ни сообщений на автоответчике. "Ну и хрен с ним!" – подумала я и отправилась с Соней ужинать.

Вернувшись после семи вечера, я нашла магнитофонную запись: "Привет! Это Тони.

Куда ты провала? Жду твоего звонка до половины седьмого". Опоздала! Ну да ладно.

Я оставила сообщение на его автоответчике: "Тони! Это Даша. Буду ждать тебя в очном клубе, где мы встретились вчера". Хемингуэй уверял, что ночные заведения нужны лишь для того, чтобы одиноким мужчинам было где сводить знакомство с нестрогими женщинами, в остальном же это попусту растраченное время да скверный прокуренный воздух. Тут я с ним не согласна. Я люблю сидеть в барах – в них можно видеть настоящую жизнь.

В тот вечер я сидела в ночном клубе за круглой стойкой в ожидании Тони и потягивала виски со льдом, которое переливалось в моем стакане, как морская вода. На мне было простое белое облегающее платье до пола с разрезом до пупа.

Мои соски вызывающе торчали сквозь тонкую ткань. Я рассматривала себя в клубном зеркале и пришла к выводу, что собственное отражение – это единственное общество, достойное меня.

Ко мне намертво приклеился какой-то зануда-австрияк. На его вопросы я отвечала односложно, зато охотно пила за его счет и курила чужие сигареты. Часы показывали одиннадцать вечера, а Тони все не было, и я начала нервничать. "Вы меня извините, но я должна подняться в номер и проверить, как спит моя девочка", – с милой улыбкой сказала я австрияку, чтобы от него отвязаться. Он заявил, что дети – это святое.

Сонька спала прекрасно. Впрочем, как и всегда. Я спустилась вниз и подошла к лифту ночного клуба. "Где же Тони, черт бы его побрал!" – думала я с тоской. И в этот момент я увидела его в компании бесцветной женщины средних лет, одетой в вечернее платье, и пожилого мужчины в очках. Тони растерянно заморгал глазами при виде меня, но ничего не сказал. Мы вместе сели в лифт, и я напустила на лицо выражение холодной отчужденности, внутренне кипя от гнева. Тони пялился на меня, но молчал как дохлый.

В баре я подсела к австрияку, который был просто поражен резкой переменой в моем настроении. "Что случилось?" – испуганно спросил он. "Моя девочка не спит", – трагическим тоном ответила я. "Да, это печально", – согласился австрияк и тут же участливо предложил выпить водки. "Давайте, – согласилась я, – только сразу двойную порцию и безо льда".

Я в два счета разделалась с водкой, взяла со стойки свою маленькую бархатную сумочку и грустно распрощалась с австрияком. Проходя мимо Тони и его компании, я громко сказала во всеуслышание: "Ты паршивый сукин сын!" На мгновение все посетители бара отставили свои стаканы и обернулись, чтобы выяснить, к кому относится это темпераментное восклицание. Я величественно проплыла к выходу, неся свои прелестные бедра (кстати, они приятно пополнели этой весной – есть что нести!).

Тони догнал меня на лестнице. "Что случилось?" – задал он идиотский вопрос. Тут выдержка мне изменила. Я напустилась на него, словно усталая официантка на клиента:

– И ты еще спрашиваешь! Вчера целовал меня, словно припадочный, а сегодня не желаешь знаться, только потому, что идешь в компании с этой сушеной рыбой?! Ты даже не поздоровался со мной!

– Ты ничего не поняла, – терпеливо объяснил 1они. – Мы втроем работаем здесь от нашей фирмы- Пожилой мужчина – мой босс, дама – моя коллега и жена моего друга.

Именно с ними я ездил сегодня на ипподром и хотел взять тебя с собой. Но Тебя не было в номере. – Я оставила тебе сообщение на автоответчике! – возмутилась я.

– Но я не заходил к себе в номер! Сразу после ипподрома мы пошли в ночной клуб.

Когда я увидел тебя в лифте, у тебя было такое лицо, как будто ты не хочешь узнавать меня.

– И поэтому ты не поздоровался?

– Ну, конечно! Что я должен был подумать? Тебя не было в номере, хотя мы договорились о встрече. В лифте ты как камень. Может, для тебя это случайное приключение, и ты хочешь забыть о нем. Много выпивки и все такое.

– Значит, это всего лишь недоразумение, – безнадежно сказала я. – В таком случае ты пойдешь сейчас со мной.

– Но я не могу! – с отчаянием воскликнул Тони. – Я же здесь не один, а с коллегами.

– Чихать я хотела на твоих коллег! Прощай!

Я вслепую выбралась из клуба, все еще держа осанку, и направилась в бар "Шампанское", знаменитый на весь Гонконг своей коллекцией шампанских вин.

"Напьюсь, как свинья!" – твердо решила я с закипающими слезами на глазах и тут увидела швейцарца Кристофа, преждевременно вернувшегося из Таиланда, и Лошадь (такую кличку я дала красавчику, торгующему лошадьми). Оба ринулись ко мне с таким видом, как будто именно им принадлежат исключительные права на меня. "Как кстати! – обрадовалась я. – Отличная компания для пьянки". Я представила их друг другу, и мы все вместе сели пить шампанское, Лошадь по одну мою Руку, Кристоф по другую.

Чудный был вечерок. Оба моих собутыльника показали себя людьми воспитанными, с хорошими манерами, но если когда-нибудь в бальзам любезности и благоволения была подмешана изрядная поля яда, то это как раз тот случай. Они попросту выживали друг друга и, в сущности, несильно отличались от вульгарных самцов, галопирующих перед самкой. Игра называлась "кто кого пересидит". Лошади не повезло, – ее перехватил компаньон по бизнесу. Страшно довольный Кристоф предложил проводить меня до номера. Я была слишком пьяна, чтобы расслышать чрезмерную откровенность обращенного ко мне зова, и легкомысленно согласилась. Этот тихий, очкастый, бесцветный швейцарец казался мне совершенно безопасным существом, начисто лишенным темперамента.

Мы поднялись на двадцать шестой этаж, вышли из лифта, и я протянула Кристофу руку на прощание, пробормотав нечто вроде: "Спасибо за приятный вечер". Руку мою он сжал крепче, чем необходимо, и прежде чем я успела занять оборону, притянул меня к себе и завладел моими губами. Я попыталась оттолкнуть его, но он обнаружил и опыт в любовных делах, и упрямство. Тогда как женщина от природы добродушная, я решила не противиться и доставить Кристофу маленькое удовольствие. В конце концов, что такое поцелуй? Пустяк. С меня не убудет, а человеку приятно.

Когда я поняла, какое хищное вожделение скрывается под оболочкой его почтительности, было уже поздно. Он уложил меня на пол прямо около лифтов, на толстый, мягкий ковер, скрадывающий звуки, и снял с меня платье. А сам удовольствовался лишь тем, что снял с себя рубашку, обнажив отличную мускулистую грудь, и расстегнул ширинку.

Кристоф осыпал мои руки, шею и грудь побед-Нь1ми поцелуями, а я краснела, когда двери лифтов оТ1Фывались, и какие-то люди, переступая через нас, смущенно говорили: "Извините". "Расслабься, – шептал мне на ухо Кристоф, – в дорогих отелях этим можно заниматься даже на потолке. Никто и глазом не моргнет". Его жадные, опустошающие, слишком смелые ласки пробудили во мне нечто вроде стыдливости. Я бываю иногда очень тугой, и меня дьявольски трудно довести до финиша. После русской неловкой деревенской любви я чувствовала себя школьницей, не готовой сразу разделить странные капризы сладострастия старушки Европы. Даже в животной грубости у Кристофа была какая-то болезненная изысканность.

Глазок видеокамеры упирался в мой глаз, и я вдруг представила себе, какое кино сейчас смотрит служба безопасности. Это неожиданно возбудило меня до крайности.

Извиваясь всем своим благоухающим телом, гладким и гибким, я взвинтила свои нервы и потеряла всякую меру и стыд. Для меня теперь не было ничего низкого. Мы издавали непристойные стоны, перемежавшиеся сдавленными всхлипами, а когда мольба плоти мужской достигла плоти женской, я закричала от резкого триумфального наслаждения. Господи! Как это великолепно – и как коротко!