Где-то в Европе...

Странно. Дурацкая, бесприютная кровь все толкает меня куда-то. Вот, дотолкнула до западных пределов Европы. Куда дальше? Где моя Ultima Thule?

Денис Бездомный

25.11.1994

Пятница

Абериствит

Дорогой Кирилл,

работаю, работаю, работаю! В полдень в библиотеку ворвался уже почти родной Мередит. Приехал последний раз повидать заморского гостя и выдать положенные ему фунты. Потом подошел Рис, и мы, весело щебеча и похохатывая, съели ланч. Мередит вручил мне пухлый конверт и исчез. Теперь, кажется, навсегда. Профессор Рис обещал свозить меня завтра в замок Кастел Бере. Полный денег и обещаний, я отправился в исторический департамент слушать лекцию профессора Беверли о предпосылках первой валлийской кампании Эдуарда I. Студентов немного, но все пишут, никто не треплется. Сама лекция, неспешная и грустная, не поражает; нечто вроде баек академика Панченко о русских царях. Но, видимо, по Сеньке (студиозу) и шапка. Профессор Беверли, беленький такой, маленький, почти старичок, весьма медлительный, но приятный. Попили чайку, потрепались. Хочет пригласить в воскресенье на обед. Благодарствуйте.

Нынче сосед (и по Высокому Столу, и по коридору) малазиец сказал мне, что аглицкий мой весьма хорош: грамматика безупречна, а вот со словарным запасом туговато. Ужель? Никогда не знал грамматики…

Вечером в крематории почему-то не кормили. Пошел в город. Поел чего-то омерзительного псевдо-итальянского. Выпил бутылку пива за твое здоровье. Такая тоска смертная, что даже в паб лень идти. Бродил по набережной. Совсем раскис, скука: унылая, злая, тупая, аж желчь вскипает. Поплелся в общагу, но уже у выхода передумал и направился в библиотеку (и правильно!). Полтора счастливых часа среди Кельтской Коллекции.

В десять вечера, спускаясь с холма домой, встретил толпы возбужденных, отвратительных, ошизевших от предвкушения танцулек студиозов (оказывается — сегодня Большие Университетские Пляски). И впрямь деревня. Все прутся в клуб обжиматься. В довершение я не мог попасть в родной крематорий: двери заперты, видимо, для предохранения драгоценных валлийских целок от посягательств разного рода недокельтов. Хорошо, хоть у одной из дверей дежурил аспирант-сосед (припахали! не все за Высоким Столом сидеть). Вот я и в келье. Торшер льет подсолнечный свет на стол. Дымится чай. «Инклинги» открыты на сто семьдесят пятой странице. Злость немного улеглась. Скука — осталась. Хорошее начало уик-энда.

Бай.

Денис

26.11.1994

Суббота

Абериствит

Кирилл,

Week-end in the United Kindom of Fish and Chips is а national disaster. Утром встал, умылся и, решая в уме сложный вопрос: попросить добавить бобов к яичнице с беконом или не попросить, пошел в столовку. Хрена тертого не желаете? По субботам и воскресеньям не кормят. О'кей. Поднимаюсь в кафе Арт-Центра. Sorry? С десяти. Последняя надежда — студенческий магазин. С одиннадцати. Thank you. Что же, главное — это не пить некипяченой воды. И рот ею не полоскать. Особенно после сытного завтрака.

Прибрел домой, нахлебался пустого чаю, дождался Риса.

И все-таки, сегодняшний день был днем сплошного счастья. Семь часов мы колесили по неописуемым хребтам и ущельям графств Давед, Пауис, Гвинет в тумане, который клочьями проплывал, цепляясь за вершины гор. Я завтракал в Маханхлете, имел ланч в Абердави, курил «житан» у подножья Кадер Идрис. Мы протопали три-четыре километра до Кастел Бере, осмотрели замок и все это время кутались в уютное немногословие, как и подобает почтенным британским джентльменам. Никогда в жизни не видел подобного ландшафта. Зеленое и ржаво-красное нависание гор, узкие ущелья, зеленые долины, ручейки, фермерские домики из местного слоистого камня, водопады и на нескончаемом зеленом ковре (постеленном на всю эту страну) — белые букашечки — овечки, словно пришпиленные к ковру булавками. Парадиз. Где-то здесь растворился в воздухе Овайн Глендур [21]. Где-то здесь прятался бежавший из школы Де Куинси [22].

И вот вечер. Сижу в богадельне. Обеда не дадут. Тепло отключили. А я счастлив.

Денис

27.11.1994

Воскресенье

Абериствит

Как ты думаешь, Кирилл,

с чего началось сегодняшнее утро? Утро началось с того же адского холода в комнате и закрытой двери в столовую. Выпив чаю и сжевав заготовленные накануне яблоко с бананом, я отправился гулять. Бродил по набережной, разглядывал яхты. Обрядился в костюм и отобедал у супругов Беверли. Потом снова гулял. Похолодало. Резкий ветер, море — голубовато-зеленоватого оттенка, как вода в бассейне.

Вот что я думал. «Бестелесное сладострастие» — что это [23]? Это когда идешь по глухой ночной набережной и слева от тебя жутковатые сплошные стены, иногда дома с чрезвычайно редкими окнами, и каждые пятьдесят метров — фонарь; нестерпимо искусственного, медного цвета пятна на асфальте, и столбы воздуха вокруг этих фонарей сначала отбрасывают твою тень назад, а затем заставляют ее догонять тебя. А справа, за парапетом, вздыхает и ахает почти невидимое в черной синеве море; только огонек какого-нибудь рыбака, или это — маяк? И, конечно, белые барашки волн, рожденные из ничего и в ничего расползающиеся. Порыв ветра далеко отшвыривает твой окурок и опрокидывает пустую пивную банку, мимо которой ты уже раз двадцать прошел туда-сюда, думая: «Что же такое бестелесное сладострастие?» Это если, наверное, водить тебя, Оля, в такой вечер по абериствитской набережной, иногда молча, касаясь холодными пальцами, иногда объясняя тебе маленькие хитрости здешней жизни, ибо большой хитрости в здешней жизни нет. Или сидеть с тобой в пустом ресторанчике, следить удивленное округление твоих глаз, изучающих меню, где ничего, кроме «сэндвичей» и «фиш энд чипс», красивой русской девочке неизвестно; а в это время блестящая обложка меню смутно отражает наблюдателя. И объяснять, что романтический «Jacket Potato» (почти «Веселый Роджер») не «он», а «она» — просто картофелина в мундире. И ты обрадуешься, что встретила свое, детское, почти деревенское, и непременно закажешь осюртученный потат, а я добавлю салат и пинту местного пива. И потешаться от твоих разборок с вилками-ножами, и отвечать на законный твой вопрос: «Разве можно есть салат ножом и вилкой?» Можно, лапушка; в стране с левосторонним движением нужно есть салат ножом и вилкой. И почти не касаться тебя, и, проводив до двери, дать раствориться в четырехугольной тьме. До завтра. «Бестелесное сладострастие» — это когда летом идешь под нежарким июньским солнышком по негустому русскому лесу и такие невесомые серебряные нити, паутинки любви, нежно и торопливо трогают твое лицо, и приходится даже ежиться от пробежавшего по спине разряда, острейшего любовного наслаждения, неземного блаженства, которое, лапушка моя, вызывается вовсе не жовкой пиздой или тренированным ртом, а им — бестелесным сладострастием. Вот какие слова бормотал я на прогулке, мысленно обращаясь к известной тебе, Кирилл, особе, но слышала меня лишь набережная древнего британского городка, к наречию моему (хоть и незнакомому) равнодушная, а потому молчавшая на своем гортанном языке.

Денис

28.11.1994

Понедельник

Абериствит

Кирилл,

местный подмокший климат и местное мшистое наречие превращают меня в доктора Кафку. А именно: сплю ужасно плохо — сначала часа три мучит бессонница, затем захлестывают кошмары. Проснулся сегодня с сильнейшей головной болью, но выглянул в окошко — солнце, тронул батареи — горячие, спустился вниз — дают поесть; сразу полегчало. Перед ланчем меня в библиотеке разыскал Рис и предложил после двух съездить с ним в аббатство Страта Флорида. Я рассыпался в благодарностях (вовсе не фальшивых). И еще он сказал, что в среду я должен провести исследовательский семинар для местных преподавателей под названием «История в пост-коммунистической России». Ласково улыбаясь, Рис протянул мне уже готовую афишку; там твой друг поименован «профессором Кротовым». В связи с вышеназванным хотелось бы полюбопытствовать: что это за Россия, в которой пост-кому-нести, че? Какая там история приключилась? Кто таков сей хлыщ, профессор кислых щей (пкщ), доктор увлекательной работы (дур) Денис Кротов (Кретин Содов)?