Дневник нарколога

— Вот змей.

— Хм, — кашлянул главврач, — такие вещи обычно вслух не произносят.

— Я не о вас, я о Лабацилкине, — пояснила Наташка.

— Ах, о Лабацилкине. Скотина, — подтвердил Сан Саныч, — конченная. Одни хиханьки на уме. Женить его нужно, охламона, тогда узнает, почем фунт лиха.

— Я против, — возразил из-за двери корчащийся от смеха Эдичка.

Наташка выпучила глаза, шамкнула челюстью и с криком: «Ну, Бацилла, погоди»! — рванула к двери. Эдик резво дунул на улицу. Все восемь корпусов городской клинической больницы могли насладиться картиной захватывающей погони. Лабацилкин, вздымая ноги, как легкоатлет, несся среди луж, Карасева семенила следом и посылала на голову Эдика все проклятия, которые обычно женский пол адресует мужскому. Когда Лабацилкин укрылся в своем отделении и заперся в ординаторской, он чем-то напоминал пятнистого оленя. Его белый халат сзади был заляпан брызгами апрельской грязи, а на лбу вырос рог — Эдик в темном коридоре здорово приложился о дверной косяк. Он прикладывал медный пятачок к шишке, когда в кабинет ворвалась Карасева. Натаха погналась за Эдом, норовя ухватить за вихор, но в результате сама зацепилась хлястиком за угол подоконника, и ее халат треснул по шву.

— Теперь, Лабацилкин, как честный человек, ты должен на мне жениться, — поставила его в известность Карасева.

— Натали, — шмыгнул носом Эдик, — ну зачем тебе в мужья такой оглоед, как я? Тебе нужен человек в летах, из хорошей семьи, с приличной родословной. Как у ризеншнауцера или у сенбернара. И я знаю такого человека, это матерый докторище Иван Евсеевич Бублик.

— Такой же оболтус.

— Это поверхностный взгляд. Если к нему внимательно присмотреться, то Вано являет собой вымирающий вид купеческой надежности и рыцарской верности.

— Короче, Бацилла. У меня сегодня день рождения, и ты, мерзавец, приглашен. И чтобы никаких отказов. Ты сегодня провинился дважды и должен кровушкой искупить свою вину.

— Дважды?

— Дважды. Первый раз, когда меня разыграл. Второй — когда халат порвал.

— Ты сама его порвала, — возмутился Эдик.

— Если бы я за тобой не гонялась, он был бы цел, — отрезала Карасева.

— Ладно, — поднял руки Лабацилкин, — пиши адрес, в пять буду.

Наташка нацарапала адрес и тяжеловесно упорхнула, а Эдик позвонил Бублику и в красках расписал свой последний розыгрыш.

— И ты что, пойдешь к ней на день варенья? — изумился Бублик.

— Я хочу и тебя взять, в качестве подарка.

— Это мысль, — загоготал Ваня, — пожрем на халяву, выжрем, родаков ее погоняем. Все равно денег нет.

Часы показывали половину второго. Эдик дописал историю болезни и стал собираться домой. Телефон на столе задребезжал, рекомендуя поднести его к уху. В трубке раздался взволнованный голос Хренкова:

— Эд, спасай! Ко мне едет одна коза из Нижнего. Она, овца похотливая, хочет развестись с мужем и переехать на постоянное место жительства в Москву. Уже забрала дочку из детсада и заказала контейнер для мебели. Позвони ей, скажи, что я умер, что попал в аварию. Что угодно говори, лишь бы она не приперлась.

— Хренок, душа моя, — укоризненно выговорил Лабацилкин другу, — ты кого взялся разыгрывать, босота? Ты с кем связался, мальчонка?

— Какой розыгрыш! — затарахтел Вова. — Она действительно заказала контейнер для мебели и с минуты на минуту возьмет билеты на поезд «Нижний Новгород — Москва» для себя и дочки. Бацилла, умоляю, сделай же что-нибудь!

— Хо-хо-хо, — закатился Эдик, — говорил ведь: доведут тебя амуры, что обженят эти дуры. Для сердцееда ты, Вова, слишком совестлив. Ладно, мой юный друг, своих не бросаем, давай ее телефон.

Эдик слопал кружок лимона, чтобы впасть в тоску, сморщился и позвонил Юле Блудушкиной из Нижнего Новгорода.

— Алло, Юлия Блудушкина? Вас беспокоят из клинической больницы номер пятьдесят.

— Да, — пролепетала Блудушкина.

— К сожалению, вынужден вас расстроить. Владимир Владимирович Хренков лежит у нас в реанимации, — скорбно сообщил Эдик.

— Где?

— В реанимации. Он находится в искусственной коме, — гнул свою линию Лабацилкин, — Владимир попал в автомобильную аварию, и чтобы спасти его жизнь, пришлось пойти на полную ампутацию детородного органа.

— Что? — не поняла Юля.

— Половой член удалили.

— Как?

— Как, как. Срубили его елочку под самый корешок, — прыснул Лабацилкин, не выдержав серьезного тона.

— А почему вы смеетесь? — не поверила Блудушкина.

— Мы хирурги — известные циники, — нашелся Эдик, — ну и что, что без члена — зато живой. Правда, из комы выйдет не раньше чем через три года и без причиндалов остался — зато дышит.

— Что же мне делать? — разрыдалась Юля.

— Ждать, — обнадежил Лабацилкин, — ждать и надеяться. Да, запишите наш адрес: улица Вучетича…

Юля из Нижнего Новгорода внезапно отключилась. Эдик пожал плечами, хохотнул и принялся названивать Хренкову.

Наташка жила в элитном доме журналистов на проспекте Мира, и друзья постарались не ударить лицом в грязь. Эдик надел носки разного цвета и натянул майку с коротким рукавом поверх рубашки, а Бублика украсили ленточками, на шею повязали бантик и прикрепили собачий ошейник. Дверь открыла мама и мгновенно выпала в осадок.

— Принимайте подарок, — расшаркался Эд, — зовут Ванькой, также откликается на кличку Бублик. В еде неприхотлив, к туалету приучен. Не кастрирован. На улицу часто не выводите, избегайте павильонов «Пиво-воды», в общем, песик тих, безобиден, но может нести караульную службу.

— Гав, гав, — пролаял Бублик, держа руки перед грудью, напоминая детей на утренниках, изображающих собачек.

— Однако, — ошарашено пролепетала мама, — а вы точно доктора?

— Мы пограничники, — гордо заявил Лабацилкин, — а еще нас зовут праздничными мальчиками. Где только праздник — мы тут как тут.

— Ну, проходите, праздничные мальчики, — гостеприимно посторонилась мама, — мойте руки и к столу.

Мама была изящненькой и стройной, она выглядела куда привлекательнее дочки. Видно, широкой костью и гренадерским ростом Натаха пошла в отца.

— А где же папа? — забеспокоился Бублик, перешедший на человеческий язык.

— А папа на работе, — из соседней комнаты выглянула начепуренная Наташка, — будет после десяти.

— Так много работать вредно, — авторитетно заявил Эдик, — кто рано встает — тот рано помрет, кто поздно приходит — тот грыжу находит.

Мама с дочкой переглянулись и укоризненно покачали головами, чувствовалось, что папу в этом доме критиковать не принято. Первый тост подняли за именинницу, второй — за родителей, третий — за повышение рождаемости. Друзья чувствовали себя легко и непринужденно, они сыпали анекдотами, веселыми историями и скоро перешли к заключительной стадии марлезонского балета. У них была такая своеобразная игра: Эдик вдруг начинал доказывать, что муж должен быть добытчиком, а жена — украшением дома. Ивашка, наоборот, горячился, что уж если ввели равноправие, то и женщины должны пахать как бельгийские лошади. Естественно, женские симпатии склонялись в сторону Лабацилкина. Через пятнадцать минут Эдик произносил загадочное географическое слово «Джомолунгма», и они менялись образом мыслей. Теперь уже Бублик пламенно утверждал, что женщина — богиня, а мужчина — ее пожизненный раб. Эдик же бичевал праздность и избалованность современных женщин и предлагал сослать всех нерях и ленивок в Сибирь. Понятное дело, теперь дамы влюблялись в Бублика. Пятнадцать минут заканчивались, Эдик хрипел «Джомолунгма», и все начиналось сначала.

— Мне кажется, вы опять валяете дурака, — мама довольно быстро их раскусила.

— Не опять, а снова, — Бублик потянулся за очередным пирожком, — поздравляю, вы скоренько вывели нас на чистую воду. Сразу видно — интеллигентная семья. В домах попроще мы могли играть в эту игру месяцами.

— А не пора ли вам уже жениться, дорогие мои? — осторожно прощупала почву мама.

— Не-а, — покачал головой Эдик, — в наши планы женитьба не входит.