Второй шанс (ЛП)

Те две недели вселили энергию и в меня.

На обратном пути мы посетили огромный ледовый дворец, где телевизионный канал евангелистов праздновал свою годовщину. Аудитория верующих - но отнюдь не кротких - насчитывала пять тысяч человек. Свое одобрение они выражали возгласами и криками и свистели, если оратор утомлял их. Я выслушал экс-чемпиона по хоккею, все еще трещавшего без умолку от снизошедшего на него откровения, и умирающего поп-певца, у которого внезапно обнаружился рак. Посреди арены был устроен боксерский ринг. Я попросил Абделя поворачивать мое кресло каждые пять минут, несмотря на ряд камер и больших экранов, я хотел убедиться, что обращаюсь ко всем.

Владелец религиозного канала со своим другом, которого мы принимали в Париже, с пафосом объявил нас, назвав мой титул и перечислив прочие регалии. Абдель поручил исполнителю роли Адониса установить мое кресло на ринге, эта задача оказалась для того непосильной, затем Абдель схватил меня в охапку и перекинул через канаты. Огромный шумный зал смолк. Я не подготовил речь.

– Я хочу обратиться к своим собратьям по инвалидному креслу, ко всем, у кого та или иная форма нетрудоспособности, иными словами, я хочу побеседовать со всеми, так как мы все сталкиваемся с трудностями в жизни...

Продолжительные аплодисменты, зрители встали, разумеется, кроме тех, кто был в колясках. Я рассказал о том баловне судьбы, каким я был, о Беатрис, об уроках, которые извлек из жизни. Я сказал, что предпочитаю то богатство, которое дал мне паралич, чем-то, каким обладают люди моего класса: мне казалось, что моя жизнь была насыщеннее, что я наконец-то стал человеком.

Абдель все рассчитал и срежиссировал, нам аплодировали стоя на протяжении пяти минут после того, как я покинул ринг. У выхода собралось множество колясочников, чтобы поговорить со мной. Я потратил вечность, пытаясь поцеловать хорошенькую паралитичку, ее заплаканные глаза поведали обо всем лучше слов. Мы поблагодарили организаторов и ускользнули, вымотанные, прежде чем отправиться домой на самолете.

Надежда, эта худосочная дева

После возвращения из Канады моя вера не стала тверже, но я был убежден, что каждый человек, верует он в Бога или нет, страстно жаждет надежду. Вопрос о существовании Бога меня не занимал. Я не получал удовольствия, размышляя над этим, и я не обладал необходимым эмоциональным или душевным складом. Но если чувство солидарности и братства, рожденное похожими условиями, вдохновляло на принадлежность к определенной общности, будь то религиозная община или сообщество инвалидов, соблюдение ее ритуалов, почему я должен был возражать?

В то время как Беатрис верила в вечность, я нашел надежду в наших невзгодах, в ежедневных мелочах, которые содержали семена чего-то большего. Возрадуйтесь же, инвалиды, да пребудет с вами надежда! Как написал Шарль Пеги в «Мистерии о святых праведниках», – Но надежда, – сказал Господь, – меня не удивляет.

Даже меня.

И это удивительно.

Что все эти бедные дети видят все, что происходит, и они верят, что завтра будет лучше...

Но надеяться сложно (пристыжено понизив голос).

И гораздо проще, к этому обычно и склоняются, это двигаться в сторону отчаяния, и это великое искушение.

Сколько друзей в инвалидных колясках я потерял из-за того, что они погрузились в отчаяние? Мир без надежды – это ад.

В своей опустошительной поэме «День всех душ» 1836 года, испанский писатель Мариано Хосе де Ларра представил себе, что заглянул в свое сердце и обнаружил там только отчаяние. «Святые небеса! Еще одно кладбище? Мое сердце – всего лишь еще одна гробница! Кто лежит там мертвым? Ужасная эпитафия! «Здесь покоится надежда». Тишина, тишина». Годом позже он покончил с собой в возрасте двадцати шести лет. Зависело только от нас, смешивать ли бесполезные страсти Жан-Поля Сартра с упорством, этим плодом надежды.

*

Друзья Беатрис образовали группу, чтобы читать Библию и молиться вместе с ней. Мы продолжили после ее смерти. Нужно признаться, библия не была похожа на пикник. Боль и страдания встречали тебя на каждой странице. Болезни, смерть детей, бесплодие, гонения, унижение всех видов, одиночество, неблагодарность и уход друзей, неверность любимых, злословие, процветание безнравственных людей, убийства, войны – все это составляет основу нашего существования. Книга Откровений кажется реальней, чем сама жизнь.

Один мой друг, который только что унаследовал ошеломляющее состояние, спросил меня о совместимости богатства и христианской морали.

– Слушай, – прервал его Абдель, – если ты не знаешь, то не волнуйся, я знаю, что с ним делать.

– А ты, Абдель, ты веришь в Бога?

– Да, но не практикую. У меня сейчас нет времени. Я религиозен в практическом смысле. Я храню веру, соблюдаю обычаи и традиции. Религия – это основа наших моральных ценностей, – сказал он задумчиво. – Я не люблю людей, которые думают о Боге, только когда им что-то от него нужно. Религия не мешает мне ничего делать... Религия никогда никому не запрещала что-либо делать. Люди часто прикрываются ей, чтобы не делать то, что должны.

Аминь!

Приносящие утешение

Латинский глагол Consolare, от которого произошло слово «утешать», означает «сохранять целостность, спасать». Должен признать, что я все еще жив только благодаря женщинам.

Абдель любил пухленьких женщин. Проведя испытания, он всегда предлагал их мне с подробными комментариями.

– Не в моем вкусе, Абдель.

Я знал, о чем говорил, так как попробовал – хотя и не по своей воле – один «подарок» от Абделя. Музыка наполняла затемненную комнату подобно невралгии, изматывавшей мое тело, когда Абдель просунул голову в дверь и сказал:

– У меня для вас аспирин. – Он отошел в сторону, пропуская незнакомку, – Спокойной ночи.

Ее звали Аиша, и она скинула без лишних церемоний одежду и легла рядом со мной. Она свернулась калачиком на моем плече. Кажется, мы обменялись лишь парой слов. Она была заботливой, и ее не оттолкнуло мое состояние. Ее присутствие успокаивало меня, и я, наконец, уснул.

Спустя несколько месяцев меня оседлала роскошная наездница и вернула в стойло заезженным. Меня долго и сверх меры опекала чья-то брошенная жена. Один сосед-лентяй прислал мне куртизанку, прочитав первую часть моих мемуаров. Абдель, хихикая, спрятался за дверью, пока «массажистка» разминала мне уши, помимо прочего.

Встречи с дочерью малийской принцессы и шведского моряка прерывали мои бессонные ночи. Даже она удивилась моим запросам.

Врывалась высокая неугомонная валькирия и предлагала мне кокаин, безмерно расслаблявший ее. Она вечно предавалась пьяному разгулу, раскачиваясь подобно шаткой лодке, гонимой течением, пока не сворачивалась клубком и не засыпала.

И наконец, была Клара. Она познакомилась с Беатрис в Лармор-Пляж, когда я лежал в больнице в Бретани. Однажды она навестила меня в Париже, когда я был в отчаянии. Клара осталась на ночь, затем на пару недель, потом наведывалась периодически в течение двух лет. Ее простодушие напомнило мне обо всем, во что я верил, пока моя душа не сбилась с пути. Она заставила меня забыть о грубых потребностях. Я все время беседовал с ней. Она вся обращалась в слух, впитывая каждое мое слово, и затем прерывала меня поцелуем. Ее внимание опьяняло.

Она была одинока, и моя самозабвенность покорила ее. Она вспомнила свои юношеские мечты, годы предательства улетучились, у нее снова появилась надежда. Клара приспособилась к недостаткам моего состояния. Ее откровенность возбуждала меня, а чистосердечная реакция на мое разбитое тело пробуждало во мне грустное безмятежное чувство благодарности. Вскоре ее тихое дыхание сделало мои ночи спокойными и гармоничными.

Я смотрел на нее, одетую в костюм ярко-синего цвета, находясь на грани изнеможения, и у меня возникали любовные мечты. Я видел, как она гуляла со мной по аллее парка. Она не знала, с какой стороны от меня встать. Я поднимал голову и смотрел на нее, а она целовала меня, закрыв глаза.