Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство

Иногда нам приносили сэндвичи, хотя часто хлеб был уже слегка заплесневелый. Я обычно счищал плесень и ел то, что осталось. Я был благодарен даже за это, потому что никогда не знал, когда нам предложат поесть в следующий раз.

Нам разрешали использовать ванную и мыться, пока мы делали все, что от нас требовалось, но трудно было чувствовать себя чистым после отвратительной ванной Дугласа. Нас и там не оставляли в покое, потому что они всегда хотели пойти с нами, помыть нас, поиграться, поснимать на фотоаппарат или камеру. Они не упускали никакой возможности. Даже если ты шел просто пописать, они хотели сделать фото, организовывая съемку, как профессиональные фотографы: «Давай спускай свои штаны до пола». Если Дуглас собирался что-то снимать в ванной, только тогда она становилась безупречно чистой.

Ночью нас запирали в своих раздельных маленьких комнатах. Я слышал, как мужчины болтали и смеялись внизу, на кухне, до самого рассвета. Время от времени по ночам я просыпался от шагов на лестнице. Засов на двери отодвигался и кто-то входил, чтобы получить удовольствие без свидетелей. Иногда приходило несколько человек, особенно после закрытия пабов, и они вместе вваливались в комнату, но были слишком пьяны для эрекции, что делало их еще злее и ожесточеннее, как будто это мы неправильно их возбуждали. Порой, если мы хорошо себя вели и хорошо показали себя за день, Дуглас защищал нас от большинства ночных посетителей.

– Оставь его в покое, – слышал я его голос за дверью. – Дай ему отдохнуть.

Я думаю, он просто защищал свои источники дохода, желая, чтобы мы были готовы хорошо «выступить» на следующий день.

Все мужчины в доме, казалось, совершенно уверены в том, что их никогда не поймают. Может быть, они даже убедили себя, что на самом деле не делают ничего плохого. Однажды некоторых из нас даже снимали в саду, который был надежно защищен забором, чтобы мы не могли сбежать. Странно думать, что вокруг жили совершенно нормальные семьи, не подозревающие о том, что происходит в нескольких метрах от места, где играют их дети, или от комнат, где они спокойно спят.

Если мы не выполняли в точности то, что клиенты от нас хотели, нам не давали спать и есть и заставляли повторять все снова и снова, пока мы не сделаем это правильно. Несмотря на то что все, что с нами происходило, было просто ужасно, я знал, что к концу каждого уик-энда я, по крайней мере, буду вымыт и сыт, чего не произошло бы, останься я дома. Сейчас, оглядываясь назад, трудно поверить, что дома с ребенком могли обращаться даже хуже, чем в таком месте, как на «студии» дяди Дугласа, но именно так все и было. К этому возрасту я уже научился делать все что возможно, лишь бы выжить. Я знал, каково быть оставленным в темноте без еды или чистой воды на несколько дней, и я знал, что это хуже того, что могут сделать со мной эти мужчины. Я научился выживать, как животное в неволе.

Я лелеял мысли о том, что буду награжден за хорошее поведение перерывом в своей спальне. Я лежал и слушал смех приходящих и уходящих, обменивающихся мнениями о снятом видео, хотя из другой стороны дома все еще были слышны крики детей в комнате для наказаний, тех детей, чей дух необходимо было сломить.

Никто из клиентов никогда не звал нас по имени, потому что они хотели видеть в нас предметы, а не людей. Они никогда не проявляли никакой учтивости и никогда ни о чем с нами не говорили; даже просто «привет!» или «как дела?». Если бы мы действительно были животными, они, возможно, больше с нами разговаривали. Может быть, если бы им пришлось думать о нас как о личностях со своими чувствами, они бы не смогли причинять нам так много боли и претворять в жизнь свои извращенные фантазии.

Я никогда не осмеливался вникать в то, что происходит между Дугласом и клиентом, поэтому с трудом могу понять деловую сторону вопроса. Мужчины, приходящие на выходных, определенно платили за наши услуги, и думаю, отдельно платили за возможность забрать съемки своих «похождений», которые они потом могли смотреть в свободное время и наслаждаться снова и снова.

Наверное, были и другие клиенты, которые не принимали участия в оргиях, а только покупали видео для личных целей. Поток клиентов не останавливался, они говорили о конкретном ребенке или конкретной сцене, делились впечатлениями, рекомендовали разные фильмы, отмечая участие кого-либо из детей. Словно это были не клиенты борделя, а обычные киноманы, болтающие в местном видеопрокате.

Был еще один человек, с акцентом (сейчас я определил бы его как американский), который часто приходил посмотреть на съемки, но никогда не участвовал в них сам. Дуглас всегда выказывал ему уважение, делая в точности, что тот ему говорил. Человек всегда уходил со стопкой новых записей. Наверно, это был какой-то предприниматель, знавший, как продать материал более широкой аудитории. Осмелюсь предположить, что когда вы читаете в газетах о материалах, загруженных из или в Интернет, за этим стоят люди вроде него. Возможно, он состоял в организованном объединении спекулянтов, распространяющих порнографию.

Никто из детей не знал и не думал о подобных вещах, нас волновало только то, какую сильную боль они нам причиняют и как мало думают о том, что мы живые люди. Мы были объезженными животными, склонившими головы и старавшимися изо всех сил сводить концы с концами. Изредка я бросал взгляд на какого-нибудь клиента, наши взгляды встречались на долю секунды, а я гадал, какая у него жизнь. Но я никогда не нарушал правил.

Когда меня снова отвозили домой после уикэнда в доме Дугласа, я был измучен физически, душевно и даже мысленно, но ни мать, ни Амани никогда не делали ничего, чтобы помочь мне расслабиться или поощрить за то, что я заработал им денег. Если нужно было сделать какую-нибудь грязную работу по дому, например прочистить туалет, ее оставляли мне, и если я медлил хотя бы секунду, опускали мои руки в унитаз. Они были уверены, что я просто раб, вещь, которую можно использовать, как только она понадобится. Они не хотели, чтобы у меня зародилась мысль, будто я заслуживаю какого-то особого обращения, потому что теперь я «порнозвезда». Прежде всего я оставался их собственностью.

Глава 12

Возвращение голоса

Иногда проходило всего несколько часов с возвращения домой от Дугласа до моего прихода в школу в понедельник утром. Иногда я глубоко погружался в свои мысли (чтобы защитить себя от воспоминаний о том, что со мной произошло, чтобы никто не разозлился на меня, чтобы спрятаться от мира), даже не осмеливаясь взглянуть на доску в классе. Молчаливый, злой и замкнутый, я, наверное, был непреодолимым препятствием для взрослых, которые пытались мне помочь. Они и понятия не имели, какие мысли вертятся у меня в голове, как болит тело после изнасилования несколькими взрослыми муж чинами.

Хотя учителя усердно работали над развитием моего мышления и творческих способностей, мой мозг оставался в оцепенении от унижения и террора, перенесенного мной в последнее время, который (в чем я был уверен) повторится снова в следующий уик-энд или даже сегодня вечером в собственном доме.

Все учителя изо всех сил старались помочь мне, думая, что имеют дело с мальчиком, сильно травмированным ужасной смертью отца. Мой персональный наставник в классе, мисс Мередит, была очень нежной, доброй, спокойной девушкой, ей еще не было тридцати. Ее главной задачей было помочь мне научиться читать и писать. Она сидела со мной целый день, на каждом уроке, и даже сейчас я помню ее приятный запах, который чувствовал, когда она приближалась ко мне, – свежий, чистый и с ароматом цветов. Когда мисс Мередит хотела меня обнять, я терялся и не знал, как реагировать, и окаменевал от страха и смущения, ставя ее в неловкое положение. Прошло так много времени с тех пор, как кто-то прикасался ко мне не с намерением ударить или использовать, с тех пор, как я видел проявление любви одного человека к другому.

Ее попытки помочь мне выбраться из своей скорлупы оставались безрезультатными. Я как будто застрял во внутренней яме, боясь высунуть из нее голову и рискнуть пережить новые эмоции. Когда мне давали карандаш и бумагу, я все время рисовал только своего отца, объятого пламенем: маленькую фигуру из палочек, неистово бегущую с языками огня за спиной в виде двух ангельских крыльев, потому что только это я находил в своей памяти, когда пытался что-то найти. Ничто, произошедшее в моей жизни после этого дня, ни принесло мне счастья, которым я мог бы заменить этот ужасающий образ. Все мои счастливые воспоминания прекратились вместе со взрывом той машины в гараже, буквально сгорев в огне. Мисс Мередит пыталась уговорить меня переключиться на что-нибудь еще, что я мог бы нарисовать. Она никогда не заставляла делать меня что-то, чего я не хотел; она только поддерживала и подбадривала меня все время, чего никогда не случалось прежде при моем общении с взрослыми.