Совьетика

Он не знал этого, но это так я прощалась с ним. И не только с ним – с ними со всеми. Если бы я не подарила ему ту кассету, мне было бы гораздо труднее заставить себя это сделать. Так уж я устроена. Понимаете?

***

…Всех их я знаю в лицо, знаю имена некоторых или место работы, – но, хотя мы видимся каждый день, мы остаемся практически незнакомыми друг другу…

Каждое утро я вхожу в двери самого первого автобуса на Белфаст, поеживаясь от холода и до конца не проснувшись. Каждое утро мы приветливо здороваемся я и невысокий мужчина средних лет чисто шотландской внешности, который уже сидит в автобусе, когда в него вхожу я – хотя нас никто друг другу не представлял.

Я знаю, что его зовут Джим. Знаю потому, что в Баллинахинче в наш же автобус войдет другой мужчина, который всегда со мной здоровается, маленький круглый веселый старичок, судя по его форме – тоже работник автобусной компании, чьего имени я так до сих пор и не знаю, – и, поздоровавшись со мной, гаркнет на весь автобус "шотландцу": "Привет, Джим!"

Мы никогда не разговариваем друг с другом, – но всегда здороваемся. И когда Джима или Водителя в автобусе не оказывается, я даже начинаю думать, а не заболели ли они? Или, может, у них отпуск?

Около самой "озверелой" деревни в нашем районе, от которой остались практически одни руины, однако ее жители продолжают заниматься исключительно развешиванием флагов и подкладыванием взрывных устройств в деревни соседние, в автобус обычно входит молодой длинноносый жгучий брюнетик, тоже работник автобусной компании, – судя по внешности и месту жительства, один из тех, кто так усиленно пытается выдавать себя здесь за потомков шотландцев и англичан. Для себя я зову его Додиком. Он застенчиво улыбается и заливается румянцем до самых ушей, а я делаю потише свой walkman, чтобы не оскорблять его нежные чувства тем, какую музыку я слушаю…

Флаги развеваются по ветру, 365 дней в году. Когда они вылинивают и выветриваются, жители закупают партию новых в Тайване… Развалины главной улицы деревни при этом выглядят так, словно по ней ударила по меньшей мере американская крылатая ракета. Но это их не волнует. Они привыкли. Можно жить без магазинов и без библиотек, – а вот без флагов… «Общество, в котором нет цветовой дифференциации штанов, не имеет смысла!»

После этой деревни мы въезжаем в густой лес. Летом здесь – необыкновенная красота. Но многие боятся сюда ходить – и не из-за диких зверей, а увидев выкрашенные в красно-бело-голубой цвет бордюрчики тротуаров вдоль дороги.

Католиков здесь нет. Ни одного. Автобус отчаливает, набирает скорость, а вдоль дороги бежит кошка. Я вспоминаю и перефразирую «Кондуит и Швамбранию» Льва Кассиля: «Мама, а наша кошка – тоже протестант?»

Главная улица Баллинахинча – живой памятник апартеиду: практически все фамилии владельцев магазинов на ней – шотландские и английские. Ватсоны, Дугласы, даже есть Дж. Бонд.

После Баллинахинча, где мы здороваемся с Водителем и не здороваемся с Блондинкой – дамой с постно-скучным лицом, которая тоже всегда ездит на нашем автобусе, дорогу иногда преграждает стадо сбежавших с фермы коров. Почему-то фермеры все еще спят, хотя уже почти 7 часов, и спросить, чьи именно это коровы, не у кого. Они трусят впереди автобуса, причем с резвостью лошади, и нет никакой возможности их объехать. Наконец водителю удается загнать их на обочину с помощью ловкого маневра – и мы продолжаем путь.

К слову, о животных. Есть здесь и настоящая "заячья полянка", на которой летом – полным полно местных зайцев, греющихся на восходящем солнышке. Изредка дорогу перебегают лисы – маленькие, как дворняжки, и ужасно симпатичные. Вдоль дороги продаются большие молочные фермы – построенные на земле, несколько столетий назад отобранной у коренных жителей. Я до недавнего времени удивлялась воинственному характеру протестантских "колонистов", но экскурс в историю помог мне их лучше понять: большинство их предков, оказывается, было родом из Южной Шотландии / Северной Англии, "приграничной" зоны, в которой в то время царил такой разбой на дорогах, что власти не знали, как с ним справиться. Вот и придумали: для тех бандитов, которые соглашались отправиться в Ирландию, объявлялась амнистия, а еще им обещалась ирландская земля в награду…

Потомки "приграничных бандитов" сегодня в большинстве своем – весьма уважаемые люди. Землевладельцы, банкиры, бизнесмены, – как принято говорить в России, – "элита" североирландского общества. Но нет-нет, да и проглянут в них наследственная, видимо, агрессивность и бессовестность… Что поделаешь – "зов предков"!

Автобус останавливается вновь. В дверь бочком протискивается дорожный рабочий, похожий на старинную расистскую английскую карикатуру на ирландцев; выступающая челюсть, темно-красное от загара лицо, глубоко посаженные глаза: Его я вижу не каждое утро – видно, он работает по сменам.

Потом за окнами автобуса начинаются пригороды Белфаста. "Карридафф говорит: "Нет!" – висит на столбе самодельная заржавевшая табличка. "Нет!" – это мирному соглашению 1998 года. С тех времен она здесь и висит…

Около садового питомника из автобуса начинают выходить первые люди – спрыгивают с него две молодые девушки из Баллинахинча, видимо, работающие вместе.

За поворотом после ресторана "Айвенго" в автобус, зевая, входит "Джон Смит". Это я его так зову. Молодой высокий ослепительно красивый блондин с чисто английским лицом. Он, как и каждое утро, совершенно сонный и часто моргает своими длинными, пушистыми ресницами. Почему Джон Смит? Когда я немножко поближе познакомилась с англичанами, я нашла их такими несимпатичными, что совершенно не могла понять, как могла Покахонтас полюбить одного из них. Когда я впервые увидела этого блондина из Карридаффа, я поняла, что бывают и среди англичан исключения из правил – по крайней мере, в плане внешности. С пор я так и зову его для себя – "Джон Смит". Иногда Джон Смит опаздывает на автобус и долго бежит за ним, размахивая длинными ногами по пустынной улице.

После Джона Смита в автобус поднимается пожилая пара. То есть, они не пара в традиционном смысле слова, – они просто ездят на работу из одного места и одновременно. Женщина – седовласая и не пытающаяся этого скрывать – всегда безукоризненно одета, просто, но с таким вкусом, что меня каждое утро разбирает любопытство, а в чем же она будет сегодня. Все на ней всегда в тон, все классическое и безукоризненное. Мужчина – истощенный, тоже седой, к квадратным неприветливым лицом и выступающим вперед, словно у канадского профессионала, подбородком, едет до первой остановки после моста Ормо. Это я уже тоже знаю.

Заходят в автобус и еще двое мужчин из "лже-шотландцев". Оба они читают на ходу утренние газеты – исключительно английские, в которых почти ни слова нет о местных событиях. В автобусе тихо. Те, кто могут спать "на ходу", досыпают. Спит Додик, спит Дорожный Рабочий, борется со сном Джон Смит: Эдакая идиллия. На подъезде к Белфасту водитель (кем бы он ни был – а их я уже тоже всех знаю в лицо) обычно включает радио, где, как правило, читают бюллетень новостей.

И идиллия разрушается – нам вновь напоминают о том, сколько поджогов и взрывов было за ночь. В нас вновь разогревают горечь и враждебность. Додик отворачивается от Дорожного Рабочего, "лже-шотланды" утыкаются в свои газеты, делая вид, что они находятся не здесь, а через пролив. Только Джим продолжает мне улыбаться. Но я же ведь не ирландка…

Иногда мне хочется, чтобы радио это сломалось. Может быть, тогда "знакомые незнакомцы" смогут, наконец, заговорить друг с другом и узнать друг друга по-настоящему…

****

Лиза, по словам мамы, успешно занималась у нас в городе с логопедом, на которую мама не могла нахвалиться, и уже был заметен определенный прогесс. А вот у меня прогресса заметно не было: кошмары о прошлом все продолжали меня мучить по ночам…

Дермот не мог прогнать эти мои кошмары – его не было рядом именно в те моменты, когда он мне был больше всего нужен. Но глупо было бы ему на это пенять – понятно, что в его положении он и не смог бы этого сделать. И я не пеняла.