Радость моего общества

Сколь бы неотразимым ни было это зрелище, я не привнес в него ни ощутимого зноя желания, ни холодной отрешенности любования. Потому что знал — и тот и другой подходы останутся невознагражденными, так что превалирующим чувством на остаток ночи для меня стала изоляция.

Утро пролетело в сумятице младенческих надобностей. Гремели вещи открывались бутылочки, Кларисса отворачивалась, чтобы покормить грудью. Хотя мы спали хорошо, поездка утомила и сбила с ритма нас обоих. Всё же к семи часам мы были в дроге, и очень скоро — в Нью-Мексико.

Нью-Мексико сжал меня тисками ностальгии, хотя я никогда прежде там не был. Только шесть часов спустя, на въезде в Эль-Пасо, я понял, что меня так разбередило. Дело в том, что в южных районах Нью-Мексико начинает смотреться, ощущаться, обоняться как Техас. Северный Нью-Мексико в сравнении — тропический лес; он выглядит так, словно в почве циркулирует чрезвычайно избирательное удобрение. Камни взрываются красками. Радужные складки прошивают уступы столовых гор и уходят в землю. Сизовато-зеленые суккуленты живописно усеивают буро-желтые холмы, а в отдалении порой мелькает гигантский цереус, миролюбиво вскинувший руку, как инопланетный пришелец.

Но южный Нью-Мексико — бесплодный, выветренный и плоский. Клариссе по ходу поездки вздумалось отключить кондиционер, опустить окна и дышать пылью. Солнце начало припекать мне правую половину лица, и мы беседовали, перекрикивая рев ветра в салоне. Она рассказала, что ее банковский счет иссякает и она боится, что ей придется бросить учебу, таким образом утратив шанс достигнуть в конечном итоге повышения доходов. Она сказала, что опасается, как бы ей не пришлось вернуться в Бостон, подчинившись требованиям бывшего супруга, а ей непонятно, на кой они ее бывшему в Бостоне, учитывая, что Тедди его мало интересует. Все эти дурные вести были изложены без жалости к себе, как простые факты, и я почувствовал острый призыв смягчить ей падение: ведь рушилась ее жизнь. Однако чем поддержать ее, кроме зажигательного танца, мне в голову не приходило. Вероятно, можно было оказать моральную помощь, но я уже сомневался в своем статусе и по этой части.

Наш разговор напомнил мне о том, что у меня возникли финансовые проблемы. Бабушкина интуиция выручала меня неоднократно, но теперь ждать помощи с этой стороны не приходилось. Интересно, подумал я, то, что я притворялся перед собой и перед бабушкой, что мне деньги не нужны, было глупо или как? Жалкий чек от государства неспособен был поддерживать мой широкий — по сравнению с некоторыми — образ жизни. Я понимал, что без периодических бабушкиных щедрот по возвращении в Санта-Монику меня постигнет жилищный, одежный и продовольственный кризис.

В Эль-Пасо мы отыскали мотель "Джимми Сломанный Початок", который соответствовал моим новым секвестрированным взглядам на бюджет. Я пошутил:

— Приюты наши скорбны.

К чести ее, Кларисса рассмеялась и кивнула. Мы остановились в разных номерах, предчувствую тесноту ванных, и оказались правы. В эти закутки едва помещались колени.

Единственной попыткой мотеля облагородить территорию были ветхие деревянные мостки, дугой выгнувшиеся над бетонной чашей пруда. Как бы противно нам с Клариссой не было глядеть на это болото, Тедди счел его Женевским озером; он желал купаться, резвиться, кататься на водных лыжах и ходить под парусом в этих зеленых помоях. Мы не разрешили ему вступить в контакт с тинистой жижей, до того густой, что на бетонных бортах оставалось зеленое кольцо, но я наделал бумажных пароходиков, которые Тедди было позволено закидывать камнями и топить.

Утром меня разбудил душ Клариссы, и я смог синхронизировать наши омовения, благо стены были не толще бумаги. Мы почистили зубы, пописали и умылись в унисон, таким образом, я появился в дверях одновременно с ней, и к семи часам утра в компании с Тедди, убаюканного до ступора бегом автомобиля, мы уже вершили свой последний бросок на Хельмут, штат Техас.

Произошедшее под сенью пекановых деревьев относится к событиям, которые, будучи ничтожны, как атом, обладают ядерным потенциалом.

Мы с Клариссой поселились в местном мотеле неподалеку от бабушкиной усадьбы, который практически оседлал реку Льяно. Он угнездился в зарослях кривых можжевеловых деревьев, ветви которых, сплетясь в навес, отбрасывали раскидистую сетчатую тень. Нам повезло, что мы нашли этот недорогой рай — здесь Тедди предоставлялся ряд возможностей для общения с природой, как то: отыскание орехов, плюханье в воде и поедание листьев; и здесь было приятно скоротать несколько утренних часов, пока мы усиленно переваривали наши добротные техасские завтраки.

Перед обедом Кларисса отвезла меня к бабушке. Я не помнил, как туда добираться, хотя некоторые ориентиры — широкий бок беленого амбара, заброшенная бензоколонка, огороженное пастбище — шевелились у меня в памяти. Однако стоило нам съехать с трассы и углубиться в пекановые рощи, осеняющие дорогу к ферме, я ощутил непрерывную волну узнавания. Деревья по мере приближения к дому делались всё выше и гуще, а сам дом укрывало больше дюжины исполинов, взметнувшихся ввысь на сто пятьдесят футов и хранящих его от наступающего летнего зноя. Дом представлял собой одноэтажную гасиенду, обернувшуюся вокруг пеканового дерева в центре двора. Внешние стены — беленые саманные, из-под крыши выглядывают стропила. Длинное крыльцо с мескитовыми подпорками, покосившимися от времени, опоясывало дом с трех сторон, а возле поилки были привязаны конь и коза. Кроны деревьев были настолько густыми, что даже теперь, в разгар дня, на дом падали только солнечные зайчики. Между деревьев располагалось несколько грубо сколоченных скамеек. К дому прилегала рамада, оплетенная вьющимися растениями, в конце которой журчал мексиканский фонтан, выложенный плиткой, что довершало картину безмятежности.

У дома были припаркованы три автомобиля: два дряхлых фермерских пикапа и запыленный черный "мерседес". Мы подъехали и высадились. Сетчатую дверь распахнул мужчина в бежевом костюме. При нем был тонкий портфель, указывающий, что перед нами лицо официальное. Мужчина расслабленным тоном поздоровался — так мы впервые за всю поездку услышали протяжный южный акцент. Мы представились, и когда я сказал, что я "Дэн, бабушкин внук", настал миг остолбенения, а за ним:

— Ах, да, мы вас искали.

Кларисса увела Тедди порадоваться фонтану. Я вошел в дом вместе с Мортоном Дином Аргусом, как оказалось — юридическим поверенным данного имения. Он объяснил, что приехал аж из Сан-Антонио и прожил здесь на ферме три дня, улаживая вопросы с родственниками — теми, что прибыли на пикапах, как только до них долетела новость.

— Вот приедь вы на полчаса позже, так меня бы здесь уже и помину бы не было, — сказал он. 

Всё полезное из дома исчезло. Всё личное осталось. Старинные семейные фотографии по-прежнему висели на стенах, а микроволновку забрали. Плита "Волшебный повар" 1930 года показалась мародерам слишком древней, и на нее не позарились, не имея понятия, какое это сокровище для настоящего повара-эстета. Таинственным образом проглядели кедровый шкаф с индейскими коврами. Изредка попадались настоящие конфетки: старинная выездная сбруя, развешенная на стене для украшения, и небольшая коллекция тяжелых глиняных фигурок спящих мексиканцев. Под патиной времени их изначально кричащие цвета обратились в пастельные.

Мортон Аргус сообщил, что бабушку кремировали и предали земле на территории имения  под указанным ею деревом. Завещание на одной странице было зачитано, и некоторые предметы — по сути, мелочи — розданы нескольким работникам и родственникам. Здесь была моя сестра Ида, сказал он, и я почувствовал укол вины за то, что мой неполноценный образ жизни не позволил ей связаться со мной раньше, чтобы мы смогли встретиться тут, в доме. Как раз Ида, сказал он, и руководила распределением мебели между горсткой нуждающихся родственников.