Изобретение велосипеда

— А чтоб все поискреннее высказывались, он писателя пригласил, — добавила Аллочка Сироткина. — Для пущей искренности…

— Почему вы так переполошились, не понимаю? — сказал Толик. — Если, по-вашему, никто не виноват, кто ж невиновных наказывать будет? Посидим, о жизни поговорим. Писателя послушаем. Почему вы так всего боитесь?

— Ты, Толик, хитришь чего-то, — сказала Алла Степановна. — Зачем тебе это собрание?

— Какие все подозрительные, — поморщился Толик. — Слова сказать нельзя. Завтра в половине третьего я приду. А отец Садофьева, может, ещё и не придёт. Неизвестно. А вы перепугались…

Зазвенел звонок.

— Ну вот, — сказала Алла Степановна. — Нам пора.

— Кто не хочет, может на собрание не являться, — посмотрел на неё Толик. — Что, Алла Степановна? Вышли вы из комсомольского возраста?

— Злой ты, — сказала Алла Степановна.

30

Из школы Инна и Гектор вышли вместе. Асфальт перед школой был разрисован цветными мелками. Длинноволосые, мечтательные девы с коронами, лопоухие ромашки, классики, надписи: «Ленка дура!», «Серёга осёл!» — всё это славное детское творчество цвело до первого дождя. А если не случится дождя, до утренней поливальной машины.

Гектору было жалко Инну. Комсомольское собрание, о котором объявил на последнем уроке Лёша Казаков, конечно, Инну не обрадовало. Но, с другой стороны, стремительное комсомольское собрание лучше, чем унылая и долгая возня с родителями, скорбные мамы, суровые папы. Так думал десятиклассник Гектор Садофьев. Не очень ему нравилось, что Инна, в данный момент какая-то озабоченная и некрасивая, идёт рядом с ним, демонстративно держит под руку, а их обгоняют одноклассницы и весело помахивают портфелями. Гектор был совсем не прочь погулять сегодня в весеннем парке с Таней Соловьёвой, посплетничать, полюбоваться на красноносых лебедей в пруду и на невиданную египетскую сирень «Клеопатра», которая, по словам Тани, необыкновенно рано распустилась в этом году. К тому же постоянно вспоминалась Алина Дивина, и было совсем не до Инны. Гектор чувствовал, что разговор, в сквере начатый и в сквере прерванный, не закончился. Инна всегда доводила до конца все разговоры. И сейчас она будет добиваться от Гектора ответа, потому что знает — сейчас всё ей простится, не бросит сейчас её Гектор. И не обидит. И Гектор заранее приготовился мямлить, что вообще-то он относится к Инне с симпатией даже, может, больше, чем с симпатией, но как-то сейчас не время, ой, не время, говорить о любви и дружбе, когда надо продумать, как вести себя на собрании, предупредить Костю. Да, да, Костю, с которым, кстати, она, Инна, а не он, Гектор, три дня прогуляла. И странно как-то, ей-богу, слушать о любви от девушки, которая только что прогуляла три дня с твоим другом.

«Конечно же, я заплачу, — думала Инна, — а он начнёт меня утешать, гладить по голове. Во-первых, потому что он добрый, во-вторых, я ему всё-таки небезразлична. Во всяком случае, до последнего времени была небезразлична. Но ничего… Переживу… Сейчас я скажу ему, чтобы он убирался куда-нибудь… И не шёл рядом со мной с сочувствующей рожей! Словно делает мне одолжение!» — Инна поднимала глаза, набирала в грудь воздуха и… только сильнее сжимала локоть Гектора.

«Так как же всё-таки быть? — размышлял, глядя под ноги, Гектор. — Через две улицы надо сворачивать — или я иду домой, или я её провожаю. Ну, допустим, провожаю её до дома. У подъезда говорю: «До свидания Инна…» — «И всё?» — спросит она. Я поцелую её в щёку. «Приходи вечером в беседку напротив дома, — скажет она. — В половине девятого…» — «Хорошо», — отвечу я. «Но только зачем мне приходить в беседку? — думал Гектор. — Зачем мне приходить туда белокурым вечером когда луна висит над одной башней её дома, а солнце над другой, и небо вокруг луны голубеет, а вокруг солнца розовеет… Ах, белые, белые ночи! Надо будет позвонить ей и сказать, что я заболел, что у меня температура, но она ведь не поверит…»

«Итак, сейчас поворот, — думала Инна. — Если он пойдёт со мной, значит… А если нет…»

— Ты сейчас домой идёшь? — остановился на углу Гектор.

— Домой, — ответила Инна. — Пойдём со мной, я научу тебя играть в нарды. У нас дома появилась такая замечательная игра.

— Но мне нужно сначала погулять с собакой, а потом к мамаше сходить на работу, какие-то книжки забрать.

— Думаешь, я навязываюсь? — спросила Инна. — Катись… Гуляй с собачкой, книжки читай. Только… не ври.

— Я не вру!

— Катись, катись! — Инна решительно пошла вперёд, зная что Гектор её догонит. И он догнал её около магазина «Дары природы».

Лось топтал ватных куропаток и понимающе смотрел на Гектора.

— Гектор, милый! — Инна плакала, оглядывались прохожие. — Ну сегодня, только сегодня проводи меня, пожалуйста! Гектор, милый, понимаешь, я загадала, загадала, а что загадала, не скажу. Ты только проводи, проводи меня сегодня до самого дома, ладно? А потом всё. Потом ничего не будет. Я брошу трубку, если ты будешь звонить, я пересяду за другой стол, только сегодня проводи, слышишь?

— Успокойся ты! — разозлился Гектор. — Конечно, я тебя провожу. И при чём здесь сегодня? Я всегда буду тебя провожать, и ты это прекрасно знаешь…

— Нет, только сегодня, только сегодня! — Инна схватила его за рукав. — Только сегодня и до парадной! Не надо идти ко мне домой! Никаких нардов! Только до парадной и только сегодня!

Они перешли Невский и оказались на улице под названием Мытненская. Людей на улице мало: Мытненская — учрежденческая улица. Висят на стенах таблички с десятикратными сокращениями. Вылетел из подворотни мотоцикл, и Гектор снова вспомнил Алину Дивину — странную девушку, с которой он, сам не знал, увидится ещё или нет. А Инна совсем успокоилась. Гектор шёл рядом, держал её за руку, загадка исполнилась, а добровольно Гектор её провожает или нет — это Инну не волновало. Главное, вот он, рядом!

Когда они подошли к парадной, неожиданно грохнул наверху лифт, а потом остановился на первом этаже, и из него вышел Костя Благовещенский. В руках Костя держал огромнейший букет цветов.

— Привет! — сказал он. — Святое семейство в сборе, ха-ха!

31

Из школы Толик Ифигенин на всякий случай заскочил в райком. Рабочий день ещё не кончился. Машинистка Лидинька значительно сообщила, что заходил заведующий спрашивал, где Толик, она ответила, что поехал в школу, он сказал, что, как только приедет, пусть зайдёт к нему. Лидинька строила из себя бесконечно преданного друга. Когда Толик просил её что-нибудь отпечатать, она подходила к столу, наклонялась, якобы рассматривая бумаги, слегка касалась Толика грудью. Духами, лосьонами кремами, пудрой пахло от Лидиньки.

— Злился? — спросил Толик, застёгивая верхнюю пуговичку рубашки и приглаживая рукой волосы.

— Не поймёшь, — ответила, играя ресницами, Лидинька. — Он ведь у нас никогда не злится и не радуется… Не поймёшь…

Райком находился на солнечной стороне улицы, и впору было ходить по кабинетам в тёмных очках. Даже в сумрачные коридоры пробиралось солнце, словно вор, шарило там лучиками по сейфам.

Толик внимательно оглядел себя в зеркале и поднялся на второй этаж. На подоконниках мрачно зеленели фикусы. Толик постучал. Дверь неожиданно открыл сам заведующий. Был он в белой рубашке, пиджак висел на спинке стула. Пропустив Толика вперёд, заведующий закрыл за ним дверь, потом взял со стола пачку папирос, закурил и предложил Толику.

— Спасибо, — отказался Толик. — У меня сигареты…

Из окна Толик видел улицу. Там стояла бочка с квасом. Две очереди росли в сторону, как рога. В одной стояли кружечники, в другой — бидонщики.

— Зачем звал? — спросил Толик.

— Так просто, — ответил заведующий. — Садись…

Новый заведующий отделом учащейся молодёжи Александр Терещенко часто с грустью вспоминал родной завод «Электросила», где он работал учеником слесаря, потом слесарем, потом был бригадиром, потом освобождённым секретарём комитета комсомола. Заводскую жизнь он знал, потому что это была его жизнь, и, даже работая секретарём, часто приходил в цех, когда не хватало слесарей.