Грезы о Вавилоне. Частно–сыскной роман 1942 года

— Что ты здесь делаешь? — спросил я онемевшим голосом.

— Ты же знаешь, в этот день я всегда навещаю твоего отца и моего мужа, которого ты убил. Ты это знаешь. Зачем тогда спрашиваешь?

— Полночь, — ответил я. — Темно.

— Я знаю, — сказала она — Но знают ли это мертвые? Нет, не знают. Я просто задержалась немного дольше, чем обычно. А почему ты здесь? Ты больше никогда не ходишь к своему отцу.

— Долгая история.

— И ты по-прежнему частный детектив и гоняешься за людьми с плохими тенями? Когда ты вернешь мне деньги, которые должен? Выродок!

Иногда маме нравилось называть меня выродком.

Я к этому привык.

— Но раз уж ты здесь, скажи что-нибудь человеку, которого ты убил. Попроси у него прощения, — сказала она, конвоируя меня к его могиле.

Я остановился перед надгробьем, жалея, что в четыре года бросил красный резиновый мяч на улицу, когда мы с ним играли воскресным днем в 1918 году, а он побежал за мячом, прямо под машину, и прилип к решетке радиатора. Гробовщику пришлось его отскребать.

— Мне жаль, папа, — сказал я.

— И правильно, — сказала мама. — Какой непослушный мальчишка. Твой папа, наверное, уже скелет.

79. На удачу

Мы с мамой прошли через все кладбище туда, где стояла ее машина.

По дороге мы ничего не говорили.

И это хорошо.

Так мне досталось немного времени подумать о Вавилоне. Я начал с того, на чем оставил сериал «Смит Смит против Теней-Роботов». Поговорив с добрым доктором Франциском, я страстно поцеловал свою секретаршу в губы.

— А это зачем? — спросила она, не успев перевести дух.

— На удачу, — ответил я.

— А что стало со старой доброй кроличьей лапкой? — спросила она.

Я окинул долгим похотливым взглядом ее влажный аппетитный рот.

— Ты шутишь? — спросил я.

— Нет, наверное, — ответила она. — Если это заменяет кроличьи лапы на удачу, я хочу еще.

— Извини, малышка, — сказал я. — Но мне предстоит работа. Кое-кто изобрел кристаллы ртути.

— О нет, — сказала она, и на лицо ее наползли мрачные предчувствия.

Я заправил плечевые ножны для меча под тогу.

— Берегись, сын! — сказала моя мама, когда я чуть было не вошел в свежевырытую могилу. Голос ее выдернул меня из Вавилона, словно изо рта рванули зуб без новокаина.

Могилы я избежал.

— Будь осторожнее, — сказала мама. — Или мне придется навещать тут вас обоих. И тогда в пятницу у меня настанет подлинное столпотворение.

— Ладно, мама, буду следить, куда ступаю.

Иначе и не выйдет, если учесть, что теперь я — ровно там же, откуда начал, и единственная разница — в том, что утром, когда я проснулся, у меня в холодильнике не было мертвого тела.