Ковчег

— Лети. Найди осушившуюся землю и вернись, принеся нам знак.

Он подбрасывает ворона в воздух. Ворон делает над нами широкий круг, а потом устремляется на юг. Мы долго смотрим вслед этой большой коренастой птице, черной точкой несущейся над волнами. Окружающий мир кажется неуютным, и мне становится интересно, далеко ли он залетит.

Мы ждем ворона неделю. Он так и не возвращается.

Глава двенадцатая

НОЙ

Совершенно очевидно, что выбор, павший на ворона, был неудачным.

Ной бродит по палубе. Он в смятении, в голове хаос мыслей. «Где же Ты, Господи, и зачем нас здесь покинул? Неужели вид наш столь омерзителен взору Твоему, что Ты возжелал оставить нас здесь разлагаться, подобно гнилому яблоку?»

Чтобы прогнать от себя богопротивные мысли, требуется физическое усилие. Ной закрывает глаза и прижимает к вискам ладони. Через секунду он чувствует, как тяга к богохульству покидает его — через уши, нос или какое другое отверстие. Когда он открывает глаза, ему кажется, что все снова встало на свои места. Под его ногами теплая неподвижная палуба. Ной чуть ли не начинает тосковать по качке потопа.

Он внимательно смотрит на птиц. Нет смысла посылать еще одного ворона. Но кого же тогда? Какую-нибудь маленькую птицу, которая, если ничего не найдет, быстро вернется назад? Нужна птица, в которой нет упрямства и гордыни, которая предпочтет возвращение гибели в волнах. Нужно найти птицу, которая абсолютно не похожа на черного как сажа, пронзительно каркающего ворона. Ответ приходит к нему сразу со всей очевидностью.

Нежно воркуя, в воздух поднимается голубь, чистый, как сама мысль.

— Принеси нам знак, — просит Ной взлетевшего голубя, похожего в небесной лазури на клочок белой шерсти. — Возвращайся и принеси знак, что испытание подошло к концу.

Голубя нет уже день. Ной все время обшаривает глазами небо, у него снова начинает потрескивать шея. Он пританцовывает на месте, кидая окрест выжидательные взгляды. Его охватывает ликование, когда ему удается разглядеть на западе приближающуюся к кораблю точку. Он вздымает руки к небесам. Птица летит у самой воды, ее мотает из стороны в сторону. Ной медленно опускает руки. Голубь садится Ною на плечо, но он смахивает его на палубу, словно насекомое. Голубь измотан, но никаких знаков не принес.

Ной упирает руки в боки. На мгновение его охватывает такая злоба, что он хочет свернуть мерзкой твари шею. Гнев проходит, но он все еще не смеет двинуться с места. К счастью, он здесь один. Домочадцы внизу — погружены во всеобщую апатию. Это хорошо. Было бы только хуже, если бы они всё увидели.

Внутри у Ноя что-то поднимается и оставляет его естество. Гордыня или какое-то другое чувство. Ной тяжело выдыхает и выхаркивает мокроту. Он настолько устал, что не в состоянии даже сплюнуть.

— Господи, — взывает он, — я почти погиб. Я стою у пропасти отчаяния и гляжу в глубины ее. Долго мне не выдержать. Моя чаша пуста.

Лишь волны смеются ему в ответ.

Рядом с ним оказывается Яфет. Он берет Ноя за локоть левой рукой, а не правой, покалеченной:

— Пошли, па. Спустимся, поедим.

Ной медлит, а потом спускается вниз вслед за младшим сыном. «Словно в глубины преисподней», — думает он, тщетно силясь отогнать от себя этот образ. На палубе за своей спиной он оставляет едва живого голубя. На него набрасываются голодные вороны и сойки и рвут его на части.

Глава тринадцатая

ЖЕНА

Сам засыпает, а остальные садятся кружком и говорят о нем. «Да какой смысл в ваших разговорах! — хочется мне крикнуть. — Зачем зря языком молоть! Он будет делать то, что считает нужным, а ваши слова ничего не изменят».

Кричать бесполезно, они не знают его так хорошо, как я.

Сим: — Он снова себя доводит. Измотает себя и опять сляжет.

Бера: — Иначе он не умеет.

Хам: — Он много чего не умеет.

Илия: — Оставьте его, он же старик.

Яфет: — А какая разница? Что, у кого-нибудь есть дельные предложения, как выбраться отсюда?

Хам: — Можешь снова прыгнуть с лодки.

Яфет: — Да пошел ты.

Мирн: — Кажется, меня сейчас вырвет.

Она убегает, а когда возвращается, выглядит просто ужасно. Эта Мирн за последние несколько месяцев не раз меня удивляла. Она крепче и, не исключено, умнее, чем кажется. Напоминает мне меня. Не жалуется, принимает все как есть, хотя, похоже, наше путешествие донельзя измотало ее. Я спрашиваю, не хочет ли она чего-нибудь (мой вопрос не означает, что у нас много чего осталось), но она отрицательно мотает головой.

Разговор мужчин идет по кругу, словно бык, бредущий по дороге на рынок, бредущий смело, потому что это единственный знакомый ему путь.

Сим: — Он еще не оправился. Нам надо убедить его быть поспокойней. Нелегкая задача.

Яфет: — Он скорее умрет. К худу или к добру, но он считает, что жить можно только так.

Сим: — В данной ситуации скорее к худу.

Хам: — И чего вы так о нем беспокоитесь? Он провел на боку больше времени, чем все мы вместе взятые.

Яфет: — Он прожил долгую жизнь. Может, наш старик знает пару-тройку вещей, которых не знаем мы. Тебе эта мысль никогда не приходила в голову?

Слова Яфета меня удивили: он в первый раз лестно отозвался об отце. Но вдруг разговор круто меняется.

Мирн: — Кажется, я беременна.

Пауза.

Илия: — Я тоже.

Пауза.

Бера: — И я.

Можно ли было придумать более удачный способ завести разговор в тупик? Все три — беременны. Мне очень хочется вставить слово, но я молчу. Будет ошибкой, если я сейчас раскрою рот. Судя по выражениям лиц мальчиков, они никогда не слышали о детях и отцовстве и не подозревали о естественных последствиях тех плотских утех, которым предавались со своими женами. Да, эта новость неожиданна, спору нет. Но, мальчики, скажите уж, пожалуйста, что-нибудь!

И тут начинается. Первым вступает Яфет; его реакцию предсказать несложно: он вопит и вообще ведет себя как дурак, кажется, на несколько мгновений даже забывает о своей руке. Он заключает Мирн в объятия, и, клянусь, бедную девочку вот-вот снова стошнит. Хам, плача, нежно обнимает Илию. Такого от Хама не ждешь, но он вечно преподносит сюрпризы. Илия пожимает плечами, а в ее улыбке читается «ну что я могу еще сказать?». Сим кажется ошарашенным, или, скорее, его охватывает легкий ужас — у него уже двое детей, которые непонятно откуда взялись, что он будет делать еще с одним? Ведь мы всё еще не сошли на землю. Лицо Беры похоже на глиняную маску, на которой застыло удивление. Бера умная и своего не упустит. Сим сидит на другом конце каюты и смотрит на нее с испугом, словно боится, что она его укусит.

И тут просыпается Сам, чмокает губами и озирается по сторонам. Я подношу ему воды, но он отмахивается, встает на нетвердые ноги и обводит всех решительным взглядом. Я знаю этот взгляд. Ох, как же хорошо я знаю этот взгляд. Мы все его знаем, разница только в том, что на этот раз на него никто не обращает внимания. Мысли заняты совсем другим.

Останавливаясь после каждого шага и хрипло дыша, он взбирается по лестнице и выходит на верхнюю палубу. Я иду за ним. Ветер снаружи овевает мои щеки и треплет давно не чесанные волосы. За последние шесть месяцев я практически не выходила наружу, поэтому мне нужно время обвыкнуться. От яркого света слезятся глаза, и пока я к нему привыкаю, несколько раз чуть не наступаю на зверушек. Наконец я понимаю, что сияние исходит от палубы, покрытой слоем птичьего помета в палец толщиной. Часть помета высохла на солнце и сошла с палубы, часть смыло волнами, но птицы продолжали и продолжают гадить.

И что же я думаю, оглядываясь вокруг? Я думаю: «Как много помета».

Привыкнув к свету, в ста локтях от себя вижу Самого, перегнувшегося через перила. У него в руках голубь. Оперение птицы, особенно на фоне сжимающих его грязных пальцев с обломанными ногтями, сияет белизной. Уже не в первый раз я удивляюсь, как некоторым животным удается сохранять чистоту, когда другие такие грязные.